Рукият Устарханова с кумыкского
Перевела с кумыкского Наталья Лясковская
* * *
Когда надоедает слякоть и опостылели дожди,
когда уже устанешь плакать, прижав его письмо к груди,
вдруг раздадутся тучи шире — и свет с небес падёт такой,
словно расплавил кто-то в мире огромный радостный покой.
Колеблется природа сонно под солнца тёплой пастилой:
вновь расцвести травой зелёной или укрыться снежной мглой?
Стоят, дивясь такой поблажке, родные пирамидки гор —
вот так и я в одной рубашке, бывает, выскочу во двор
и молча наслаждаюсь чувством, когда весь мир — прекрасный миг!
О, стихотворное искусство, сколь счастлив, кто тебя постиг,
и может описать словами таких прозрений суть и дух,
прозрачно выдохнув губами небесных звуков лёгкий пух…
Присел на провод воронёнок — он мил мне в ужасе простом:
на землю смотрит, как ребёнок, и балансирует хвостом…
А вдалеке, уже за краем, прощаясь с прелестью мирской,
уходит осень золотая и машет, машет нам рукой.
* * *
В старинном зеркале осталась тень твоя —
её там вижу, постоянно вижу я.
Вонзаются шипы былого в память.
Страницы жизни, как листки календаря,
летят листвой сплошного октября —
воспоминаний золотая замять…
О, это зеркало, где тень твоя живёт,
блистает холодом — высокогорный лёд!
Оно лишь прошлое бесстрастно отражает.
Горят сосновые поленья в очаге,
огонь сомкнулся в ослепительной дуге —
мосты меж нами он последние сжигает.
В старинном зеркале, хранящем тень твою,
тебя я вижу и с тобою говорю,
пробить пытаясь амальгаму глади,
и причитаю, словно скорбная вдова…
Но о молчанье разбиваются слова,
не уступая мне в зеркальной мгле ни пяди.
Весенний дождь
Земля весной как будто дышит, так глубоко и так легко,
и облака текут над крышей, как разливное молоко.
Бегут по черепицам детки, их быстрых ножек дробный стук…
Нет, это градинки-конфетки весёлый дождь рассыпал вдруг!
Потоком бурным рвутся струи по жилам узких желобов,
звенят, приход весны вестуя, средь зеленеющих садов!
Трава благоухает пряно, пар над землёю по утрам
клубами нежного тумана под солнцем тянется к горам…
Упал кусочек неба в лужу, подёрнул ветер гладь её.
Дождь вывернул навес наружу и щедро промочил бельё,
окрасил серебром верёвку, деревья щедро напитал,
и с молодеческой сноровкой через заборы умотал...
Скворцы от счастья ошалели, свистят, что где там соловьям!
Отяжелели ветви ели. Журчит вода по колеям.
И резвой стайкой ребятишки, смеясь, преследуют ручьи,
сжимая бережно под мышкой кораблики-мечты свои…
* * *
Вот и прошла ещё одна весна,
когда я — без тебя, когда — одна.
Мечтами рвусь к тебе: моя душа
скользит по небу, крыльями шурша…
Вот первоцвет: у огонька-цветка
согрею сердце — бедного зверька.
Зарос кизилом путь моей судьбы,
как за последнюю надежду — за шипы
цепляюсь, на траву без сил валюсь…
Ищу тебя. Люблю тебя. Молюсь.
Босая весна
Тёплый дождь, раскинув руки, обнял синие поля…
Как друзья после разлуки рады небо и земля!
Поцелуем пробуждает мир священная весна —
всё извечно оживает от трёхмесячного сна.
Млеют яблони как дети в нежно-розовом цвету,
озорной качает ветер чью-то девичью мечту.
А сама она — невинна, чуть раскрывшийся бутон.
Дождь играет в косах длинных — яркой лентой вьётся он,
словно ласковый влюблённый распрямляет завитки…
Вот и радуга скрепила счастьем берега реки.
Загадай желанье! Знаю, всё исполнится сполна:
эта девушка босая — вечно юная весна!
* * *
Что ж, осени конец. Но не спешат морозы
сковать холодным сном дыхание земли.
А с севера уже циклоны принесли
и запахи снегов, и смертные угрозы.
И утренней порой дрожащий воробей,
и тонкая сосна, напрягшая иголки,
как будто говорят: не будет больше толку
от солнца, ведь оно день ото дня слабей.
Как зеркало блестит замёрзшая луна,
кусает кожу щёк мельчайших льдинок свора…
Открыты сундуки — и вновь рядятся горы
в пуховые платки белейшего руна.
* * *
О, Август — юноша прекрасный, на золотых его кудрях
венок живой из маков красных, предвестник цвета сентября.
Над головой — кизила ветка, шипов и ягодок полна:
словно старинная виньетка венчает лик его она.
Румянцем вспыхнут щёки яблок, и рухнут в обморок плоды,
вспорхнёт с ветвей пугливый зяблик и снова спрячется в сады.
А тёплый ветерок прижмётся доверчиво к моей щеке —
он то и дело рядом вьётся, чтоб пообщаться налегке…
Я уезжаю. Провожает мой Август взглядом голубым
меня. Давно ему я нравлюсь, и мною он давно любим.
Печален, но молчит, ни слова, он думает: зима придёт,
как нелегко нам будет снова дожить до встречи через год!
Птица-гостья
Чернотой переливается крыло,
глазки-бусинки глядят мне в душу томно...
Что-то память зимней вьюгой замело,
как зовут тебя, подруженька — не помню.
Желтоватые сапожки на снегу
тайных смыслов оставляют отпечатки.
Ты обиделась, что вспомнить не могу
твоё имя — летней радости разгадку.
Птица-гостья от меня привета ждёт,
на холодной ветке ветру внемля….
Не дождётся — и со стуком упадёт
словно яблоко последнее
на землю.
Странно, что могу ещё жить
Я плакать не хочу, я смахиваю слёзы —
но не унять мне их отчаянный порыв…
Я чувствую тебя, как чуют воду лозы.
Ты открываешь мир, едва его закрыв!
Так любишь или нет?! Меня сжигает мука,
я знать хочу, скажи! Чернеет свет дневной…
Не в силах я снести проклятую разлуку.
Как жить мне без тебя, придуманного мной?
Я скована бедой, я связана страданьем.
Снежинки за окном танцуют свой балет…
Не насладиться мне покоем мирозданья,
когда в душе больной ни капли мира нет.
Я руку протяну — повиснет без ответа.
О, как ещё живу — не объясню сама!
Зима мне не зима и лето мне не лето,
и чуть придёт рассвет — опять схожу с ума.
Вот дом, где нет тебя, вот чашки с нашим чаем...
На полочках души расставила рядком
я нашу жизнь с тобой — но всё же так скучаю,
не тает ледяной, застрявший в горле ком!
Семь тысяч лет прошло. Распались прахом двери.
Ветра чужих эпох сквозь жизнь мою летят.
А я гляжу в окно и не могу поверить,
что ты уехал лишь
семь дней
тому назад.
* * *
Мечты к тебе летят упрямо,
кричат-курлычат: возвратись!
И, вольно размахнув крылами,
взмывают в солнечную высь.
Средь тысяч лиц — твоё лишь ищут,
хотят припасть к твоим устам,
трепещут на шальном ветрище,
подобно сорванным листам…
Как облака на кручах горных,
устав, садятся отдохнуть —
так и мечты в печали чёрной
горам бросаются на грудь.
Почти мертвы, почти навеки...
Но лишь услышат клич «любовь» —
в полёт сквозь время, страны, реки
стремятся непрестанно вновь!
Ах, птицы-строки, птицы-звуки,
вы — журавли моей души,
что, одолев разрыв разлуки,
достигнут вечности в тиши…
Снег в осеннюю ночь
Снег выпал нежданно-негаданно — чья прихоть в осеннюю ночь,
кому белизна эта надобна, кому может чем-то помочь?
Вот горы стоят, словно белые слоны под небесным седлом,
вот первые, тонко-несмелые, дымки над продрогшим селом…
Под наледью ветви ломаются со вскриками боли в садах,
крестьянское сердце сжимается: беда на их тяжких трудах —
не сорваны яблоки алые, трепещет листва на ветру,
печалью сквозит небывалою все в этом холодном миру.
Как старец, под тяжкою ношею склонился к забору орех —
подставьте-ка, люди хорошие, ему как подпорку, кюрек,
сбивайте их длинными палками! И вот уж плоды на столе —
сельчане дедовской смекалкою извечно живут на земле.
Тревоги мирские пронизаны снежинок игольчатым сном,
развесил мороз под карнизами сосульки неровным звеном.
Слоится туман над долинами, в ущелья вползает, струясь,
и клинья летят журавлиные, теряя с Отчизною связь.
Голодные голуби прячутся, забившись гурьбой на чердак...
Лишь малые дети дурачатся — веселье, снежки, кавардак!
А вечером, плотно поужинав, сидят в благодатном тепле —
за окнами марево вьюжное бушует в космической мгле,
а здесь — хлеба теплой краюхою ребячья согрета рука…
Вдруг жалобный визг лопоухого раздастся за дверью щенка!
Дружку по забавам так хочется прилечь у родного огня,
так тяжко ему одиночество:
«Впустите, забыли меня!»