Дина Немировская (род. 10 мая 1963 года) ; старший преподаватель кафедры гуманитарных и общественных дисциплин астраханского государственного института повышения квалификации и переподготовки, член Союза писателей России, член Международной Федерации Союза русскоязычных писателей Израиля, член региональной общественной организации «Союз журналистов Астраханской области» и Союза журналистов России.
Автор многих поэтических сборников, двух сборников прозы и изданий по литературному краеведению, а также ряда учебных пособий и методических разработок для учителей.
Родилась и выросла в Астрахани. Лауреат литературных премий имени Клавдии Холодовой, Велимира Хлебникова, Бориса Шаховского, Павла Морозова, Олега Куликова и Михаила Луконина. Основатель литературных студий «Ранний рассвет» и «Лукоморье» для детей и «Подснежник» для юношества.
Помимо региональных изданий, публиковалась в еженедельнике «Собеседник», журналах «Крокодил», «Смена», «Молодой гений» (Карелия), «И смех, и грех» (Саратов), «Край городов» (Рязань), «Золотое перо» (Азербайджан), журналах «Волжский перекрёсток», «Жарки Сибирские», «Фаворский свет», «Дон» и «Российский колокол» Московской городской организации Союза писателей России, в журналах «Юг» и «Хронометр» (Израиль) и в израильском еженедельнике «Секрет», в международном сборнике республиканской научно-практической конференции "Созидательный потенциал казахской диаспоры: история и современность" (Казахстан, Алматы).
Автор поэтических сборников "Преданная женщина", "Азбука дождя", "Многоточие", "На шестом причале", "Попытка бегства", "Перелётная погода", «Нам некогда молчать», «Лишь бы не было новой войны…», «Глоток океана», сборников прозы "Мне без тебя темно" и "Напряжённое равновесие", сборников литературных очерков "На грани веков" и "Здесь неразлучны дастархан и хлеб".
ТВОРЧЕСКИЙ ОТПУСК
Облака. Неба синего просинь
Размывает дороги-пути.
Мне хотелось бы в творческий отпуск
От обид и сомнений уйти.
Мне хотелось бы стать невидимкой,
Увидать среди толщи домов
Как ложится незримая дымка
На холмы и равнины голов,
Побывать в том просторе нелживом,
Где разливом струится река,
Где ушедшие здравы и живы
И никто не уехал пока.
Там иные, далёкие песни –
Не о том, что сбывается въявь.
Там казалось таким интересным
Отправленье в грядущее вплавь,
Там гитарные тужились струны
И стихи сочинялись взахлёб.
Безмятежность. Доверчивость. Юность.
Горький опыт ошибок и проб.
* * *
Детство. Дом. Родные лица.
За окном – воздушный змей.
Пахнут сдобой и корицей
Руки бабушки моей.
Не смолкают птичьи трели.
Безмятежны дни и сны.
Непритворное веселье -
Двадцать лет, как нет войны.
Первозданная беспечность.
Газировка за углом.
И казалось, будут вечны
Мирный праздник.
Детство. Дом.
* * *
Мы к Богу идём, как приходят на явку с повинной,
Покаяться в прошлых, весьма нежелательных, дружбах.
Грехи подступают и хлещут у горла лавиной
И значит, кому-нибудь это зачем-нибудь нужно.
Разрушить легко. Основанье? За то, что насилье.
Но кто наполняет вином предпоследнюю чашу?
Спаси, сохрани! Нет, России не стать Хиросимой.
Спаси, защити! Чтобы не было больно и страшно.
Что может Поэт? Он всегда и везде – вне закона.
Ему после смерти легко. В жизни – больно и жёстко.
Так чувствовал Блок. Но не смог защитить Незнакомку.
Так думала Брик. А погиб, между тем, Маяковский.
* * *
Ковш Большой Медведицы так близок!
Не кори вином, не грей виной.
Ночь с улыбкой томной Моны Лизы
Ковш подносит нам с тобой штрафной.
В тёмный шарф укутывая звёзды,
Правит бал насмешливый июнь.
Над Землёй, растерянной и грозной,
Вещей птицей кружит Гамаюн.
Летний дождь бежит по водостоку,
Всхлипывая раненым зверьком.
Не с восхода, только лишь с востока
Нам грозят Гоморра и Содом.
Мир сошёл с ума? Не стало правды?
Мы не прячем виноватых глаз,
Точно зная: августейший август
Вновь подарит Яблоневый Спас.
НЕТ ПОЭТОВ, НЕ ВЕРЯЩИХ В БОГА
Разным стилем глаголем и слогом,
Но одним – самым главным – близки:
Нет поэтов, не верящих в Бога.
Это наши молитвы – стихи.
Все мечтают о вечном и чистом.
Лучшим – строки диктует Творец.
Даже мнящий себя атеистом
Не отринет терновый венец.
Озаряющий радугой души
В нас вселяет раскаянья свет.
Нам поёт с вышины – только слушай! –
Самый Главный Пречистый Поэт.
* * *
Одинаковость. И – одинокость.
Беспредел. Запредел. Не у дел.
Кто не только под Богом – под Блоком,
Больше ведал амуровых стрел.
Заражённость бациллой познанья
Столь смущает мирские умы!
Жажда жизни. Предел узнаванья
Другом – друга средь давящей тьмы.
Но случаются часто моменты
Заполненья врасплох пустоты.
Предъявляем взамен документов
Уносимые ветром листы,
Наших ввысь адресованных писем
Здесь порой осознать не дано.
Облетают тревожные листья.
Истекает виною вино.
Утоление тяжких печалей –
Наших вихрей взъерошенный свет.
Слово вещее было вначале.
Произнёс его Главный Поэт.
* * *
Подари мне остров
В Средиземном море,
Что необитаем –
Лишь песок с водой.
Пусть для нас он станет
Маленькою тайной.
Остров неприметный,
Сине-голубой.
Там, на Маль-ди-Вентре,
Сможем отрешиться
От проблем глобальных,
От забот мирских.
Даже не придётся
Нам с тобой жениться,
Ибо претендентов
Нету там других.
Ревности и сплетен
Нету на сардинском
Острове, омытом
С четырёх сторон.
Скроемся от мира,
Будто невидимки
И считать не будем
Больше мы ворон.
Потому что берег
Пляжный да скалистый
Чайками усеян.
И они кричат
О любви бескрайней,
О разлуке мглистой,
О волне, что цветом
В твой далёкий взгляд.
* * *
…А если вспомнить о дне вчерашнем,
То – неизменно
Тахир Гореев,
Шамиль Такташев,
Закир Дакенов
Воскреснут гордо.
Мелькают лица,
Всплывают даты.
Как не хватает
Нам тех, кто город
Писал когда-то
Мазками, словом
Негорделиво и вдохновенно.
Тахир Гореев,
Шамиль Такташев,
Закир Дакенов -
Так много света
По всем приметам.
Как мало жизни!
Они успели
Стать параллельным
Нереализмом.
И если кто-то
В пространстве нашем
Хранит и греет -
Закир Дакенов,
Шамиль Такташев,
Тахир Гореев…
ПАМЯТИ НИНЕЛИ МОРДОВИНОЙ
Дождь – октябрьским стаккато.
Небесная синь – красок тюбиком.
Долог путь.
Замечаю сквозь кромку прищуренных вежд:
Самолёты, как встарь,
Пролетают стремглав над Ахтубинском,
Тихим городом встреч,
вдохновенных стихов
и надежд.
Был неведом покой
Той, что часто скользила по лезвию.
Было ей горевать
да обиды таить – не с руки.
Полноводной рекой
Астраханской раздольной поэзии
Откликаются в нас
Эти сны,
и мечты,
и стихи.
И над всякой травинкой
Сегодня восторженно ахая,
Замирая от запаха
Прелой осенней листвы,
Постигаю взахлёб мелководье,
Строптивая Ахтуба,
Отрицая каноны
Подоблачной грешной молвы.
Суетимся порой,
Канителью с лихвой замордованы.
В добрый город приезд –
Как из давнего прошлого весть.
Я на память шепчу
Заповедные строки Мордовиной,
Что слагались в Ахтубинске.
С пристани радости.
Здесь.
ПЕРВЫЕ СТРОКИ
Стихи – зелёные да ранние,
Рождённые тому назад,
Напомнили лохмотья рваные
Как первый Золушкин наряд.
Они умыты только росами.
Но переступлена черта
И появляется причёсанность,
Упитанность и… немота.
Сменяет кучера изысканность
И шестисотый «Мерседес».
Тогда стихи теряют искренность
И мрачно набирают вес.
Почти принцессой на горошине
Стал замарашкин идеал,
Когда поэт скрывает прошлое
Явленьем с корабля на бал.
Пестря рассудком да глаголами,
Забыв об искреннем своём,
Окажется принцесса голою
В наряде самом дорогом.
Неистинное и сусальное
Желанье всех короновать,
Стремленье жить предельно правильно,
Чтоб туфельку не потерять.
* * *
Новый год наступает – и баста!
И тревога растёт с каждым днём –
Кем он станет – крылатым Пегасом?
Привередливым вздорным конём?
Что сулит? Холода-непогоды?
И расправится ли до конца
С вечным злом, что лишает свободы,
Заряжая тротилом сердца?
Дай мне ключ, черепаха Тортилла,
В ту страну, где не знают войны,
Где хватает доверья и силы,
Где не снятся тревожные сны.
Но затянуты тиной болота
Не одной, сразу нескольких стран.
Чуть утихнет накал на Болотной –
Полыхает кострами Майдан.
На Востоке – что Ближнем, что Дальнем
Непокой. То потоп, то гроза.
И тускнеют под маршем печальным
Терпеливой планеты глаза.
* * *
Окна витражные. Утро вчерашнее.
Там, за окном, зеленеет листва.
Дома купеческого двухэтажного
Память незыблема. Память жива.
Нет на «Зените» или «Полароиде»
Наших историй и наших бесед.
Нынешний день, ты – всего лишь пародия.
Завтрашний день, ты – всего лишь сосед
Прошлому, столь непрерывно манящему,
Сколь безответному, как ни кричи…
Сломана дверца почтового ящика
И от замков потерялись ключи.
Путник усталый вовек не состарится -
Память - незыблема! Память жива
Лишь в мемуарах о кухне муаровой.
Кто им поверит? Простые слова!
АСТРАХАНСКИЕ СТАРЫЕ ДВОРИКИ
Астраханские старые дворики
"Новым русским" давно по карману.
Выметают усталые дворники
Лепестки отгоревших романов.
Чернышевского, дальше - Бакинская,
Фиолетова слева, поодаль.
Я брожу по Семнадцатой пристани -
Пристань эту никто не распродал.
Доставались квартиры от бабушек
В самом центре, а не в захолустье.
Здесь пекли своим внукам оладушки
Баба Клара и баба Маруся.
Все удобства - за домом, на улице.
Веник, лейка, совок да лентяйка.
И когда-то бывала я, умница,
В каждом доме недолгой хозяйкой.
А теперь всё вокруг незнакомое.
Всё сегодня из лоска и понта.
И шалеет в бабулькиной комнате
"новый русский" от евроремонта.
Розовеет роскошная ванная,
Где когда-то рыдала гитара.
Внук исследует Обетованную.
Спит на кладбище бабушка Клара.
ПЕРЕУЛОК КИБАЛЬЧИЧА
Переулок Кибальчича,
Где мы резались в альчики,
С мостовою булыжною,
С тополями, что - в строй,
Ты теперь обесцененный
Сплошь торговыми центрами
С их коварными ценами
И нелепой толпой.
Снова всё перестроено.
Времена беспокойные.
Все калитки да лавочки
Помню наперечёт.
Долго ль слышаться музыке
Тихой улочки Узенькой?
Там осинки кургузые
Не растут у ворот…
До чего ж симпатичны вы,
Дворики архаичные,
С бельевыми верёвками,
Где уют и покой.
Я беру вас в союзники,
Окна улочки Узенькой.
Переулок Кибальчича,
Переулок Щепной…
КИНОТЕАТР «ЛУЧ»
Когда бы на часок
Пришлось ворваться в детство,
Ни к куклам, ни к друзьям
Не побежала б я.
Помчалась бы туда,
Где замирало сердце -
С экранов пели там
Волшебные князья.
Там Золушка вдвоём
С Марией-Мирабеллой
Лелеяла мои
Заветные мечты.
Мороженое так
Заманчиво хрустело,
Что не было вокруг
Ни зла, ни суеты.
Всем классом по утрам
Гостили мы у сказки
В каникулы, билет
За гривенник купив.
Уютный кинозал
Вмещал четыре класса.
Такой вот был у нас
Отменный позитив!
Проектор освещал
Во тьме экран заветный.
Пылинки от луча
Мне снятся до сих пор.
Начало всех начал
По всем земным приметам –
Кинотеатр «Луч»
Да наш пришкольный двор.
Как первая любовь,
Как солнце из-за тучки,
Как отрочества свет,
Что ярок и кипуч.
Воскресным утром вновь
Бреду за ручку с внучкой.
Как жаль, что больше нет
Кинотеатра «Луч»…
ПОДРУГА
Размывая горизонты,
Шпарит дождь порочным кругом.
Надо мной раскрыла зонтик
Наша давняя подруга.
Я разгадываю ребус:
Для чего привёз, не знаю,
К дому старому троллейбус,
Оправдавшись: «Окружная!»
В наших лицах грусть, усталость,
Сеть морщин на лицах наших.
Вас когда-то ревновала
Я к красавице Наташе.
Чем-то мы теперь похожи.
И она, конечно, помнит:
Пятилетием моложе
Мы шагали рядом к дому.
Саксофонные уроки,
Недомытые тарелки…
Обсуждали по дороге
Наши новые проделки.
А потом два года было
Нам с Наташкой не до смеха.
Письма. Новые могилы.
Он уехал. Ты уехал.
Чем он грезит? Чем ты дышишь?
Как вокруг разит бензином!
Каждая в письме опишет
Эту встречу утром длинным.
ПРОГУЛКА
Первый день весны из дома
Уведёт тропой желанной.
Мы дорогою знакомой
Побредём. И постоянно
Узнаваемы - узнаем
Эти улицы и лица,
Как кружатся птичьи стаи
В самой лучшей из провинций.
Не откладывая в долгий
Пыльный и забитый ящик,
Исповедуемся Волге
В запредельном, в настоящем.
Наша в этом есть провинность,
Потому что мы - поэты -
Лучшая из всех провинций
До сих пор недовоспета.
Мы её столичным лоском
Не унизим, не обидим.
Только здесь такие звёзды,
Только здесь такие виды.
Заграничным сладким кремом
Мы её не разукрасим.
Здесь тысячелетний Кремль.
Персиянка. Стенька Разин.
Мы поём - ведь кто-то должен
Быль воспеть. А может, небыль?
И невидимый художник
Перекрасит наше небо.
НА ШЕСТОМ ПРИЧАЛЕ
Теплоход от дома
Поплывёт в столицу.
Мы давно знакомы,
Только мне не спится.
Мы всё время рядом,
Но порой осенней
Протранслируй взглядом
Первое везенье,
Где волною быстрой
Даль прощалась с нами
И качалась пристань
Счастьем под ногами.
Обними за плечи,
Будто бы вначале
И назначь мне встречу
На шестом причале!
ЭКСКУРСИЯ
Давай-ка пройдёмся под ручку по нашему городу.
Пускай позавидуют те, кто проездом, впервые.
Здесь Пётр боярам не брил первородные бороды,
Здесь явственно слышатся кличи и крики Батыя.
Истоки истории края почти неосознанны.
Здесь Волга поила сарматов и скифов кочевья.
Мы бродим с тобою под этими самыми звёздами,
Вдыхая осеннюю пряность печальных деревьев.
Едва ли сегодня отыщем холмы и строения,
Которые помнят золотоордынского хана.
Наш город не раз и не два подвергался затмениям,
Сожжению рыжего солнца и войск Тамерлана.
Взираем. Молчим. Здесь едва ли нужны междометия.
Казацкая удаль лихая да разинский норов...
Нам слишком привычно, легко отзываться столетиям
Из крепости белой твоей, удивительный город.
Подворья восточных купцов в центре Белого города.
Над аркою - портик из парных колонок фасада.
Здесь жили, любили, лепили по-своему молодость,
Шли в ход кулаки, увлажнялись от нежности взгляды.
Постой. Не спеши. Минареты мечетей и звонницы
Церквей православных начала далёкого века
Поведают нам, как скакала полынная конница,
Как сотни протоков разносят великую реку.
Наверное, всякому место, где дышится - лучшее.
Что может родной стороны быть прекрасней на свете?
Шагаю с тобою и радуюсь каждому случаю
Услышать протяжное эхо прошедших столетий.
* * *
Я по твоим следам
Ступаю, как по собственным.
Ты мой тревожный взгляд
Не чувствуешь спиной.
Случайной встречи миг -
Таинственный, особенный.
Шагаю наугад
Всё дальше за тобой.
А ты стремишься вдаль
Уверенно, стремительно.
Ей-богу, не догнать
На тонких каблучках!
Зачем? Куда? К кому? –
Сомнения мучительны.
О, как страшусь тебя
Из виду потерять!
Назавтра мы опять
Пройдём по гулкой улице,
Беседуя, смеясь,
О разных пустяках.
Вернётся время вспять
И перестанет хмуриться,
И позабуду свой
Вчерашний липкий страх.
И даже не скажу,
Как шла двумя кварталами,
Пытаясь угадать:
Зачем? Куда? К кому?
Усадебные львы
Фасадными оскалами
Пытались огласить
Сомненьем тишину.
И промолчу о том,
Как мучили сомнения
Незапертую дверь
В мой одинокий дом.
Отныне «я» и «ты» -
Нет, не местоимения!
Друг дружке мы –
Теперь.
Внезапно.
И потом.
ВОЛНА И НЕБО
Волна и небо, и глаза твои -
Такого - в синь - восторженного цвета,
Что если б даже не была поэтом,
Заговорила в рифму о любви.
На берегу канала тишина.
В есенинских кудрях играет ветер.
Я рыбкой золотой попалась в сети
И мне за три версты поёт весна.
Ведь если даже новая гроза,
Побеги в юность станут нам спасеньем.
Колокола. Святое Воскресенье.
Волна. И небо. И твои глаза…
У ЕРИКА
Забыв про главное и женское,
Тобой растерянно дыша,
От Пастернака к Вознесенскому
Я продвигалась не спеша.
Почти открывшие Америку,
Размыто, сумрачно, не в лоб,
О бедном Йорике у ерика
Мы спорили с тобой взахлёб.
Но подошла моя соперница
И начала сеанс кунг-фу –
Что мол, на донце кружки пенится?
Всё выплеснув, сказала: «Фу!»
И увела тропою дальнею,
Пугая криками собак.
Стал Вознесенский опечаленным.
На небе вздрогнул Пастернак.
* * *
Раздольно под музыку Фрэнка Синатры
Давать «кругаля через Яву с Суматрой»,
Как раньше,
как прежде,
без фальши,
с надеждой,
Под этот – стремглав с тополей – листопад.
И снова такая в душе безмятежность,
Как много назад…
ровно тридцать – назад…
Но падают листья. Художников кисти
Заброшены в ящики. Пылен мольберт.
Полгода, как нет твоего Леонардо
И Каю икается в скопище Герд…
Ты чувствуешь: это предзимнее танго
Взнуздать не успеет шального мустанга.
И знаешь, кем всё это предрешено.
Сомненья вернутся, чуток выше рангом
И скоро прокрутится злое кино.
Однако не будет занудно-дотошны.
Гляди, как срываются листья роскошно
С больших тополей на прибрежный песок.
Обидно за тех, кто, жалея о прошлом,
Которое точно уж – не понарошку -
Копне добавляет седой колосок…
* * *
Растерянные улицы пусты.
Насупились дома. Молчат мосты.
Как здорово, что мы не разминулись
На перекрёстке незнакомых улиц!
И вот теперь под проливным дождём
С тобою молча за руку идём.
И оттого, что чем-то так похожи,
Становимся и ярче, и моложе.
ФИЛОСОФЫ
Философы нередко не курносы.
Философы не задают вопросов.
Под их прицелом тайным глаз усталых
Планета вырастала и вращалась.
Банальных истин, мистики и славы
Они страшатся, как вулкана лавы
И часто бродят голодны и босы,
Всё в поисках ответов на вопросы.
А главный и невидимый философ
Осведомлён во всех земных прогнозах.
Он любит мир, изменчивый и шаткий,
Им созданный. Явлённый нам – загадкой.
Ночь землю накрывает чёрным бантом.
Не распознать ни Канту, ни Атлантам,
Как спор ведут в Раю на тонкой ноте
Фалес, Сократ, Платон и Аристотель.
КЕПКА
Бреду домой одна
Походкою некрепкой
По площади, где нет
Полотнищ кумача.
Мне жалко Ильича,
Сжимающего кепку.
Прохладно. Не весна.
Мне жалко Ильича.
Простоволос. Вмещён
В немую бронзу крепко.
Его истоки здесь,
У волжских берегов.
Мне жалко Ильича.
Возможно, эта кепка –
Единственное, что
Осталось у него.
КАМЕННАЯ БАБА
Стоит с улыбкою подвижной,
Забытая неведомым отцом,
И на груди её булыжной
Блестит роса серебряным сосцом.
(Отрывок из поэмы Велимира Хлебникова «Каменная баба»)
Опёршись на кувшин, ступнями навесу
И спину неестественно приплюснув,
Соском гранитным отпугнув росу,
Взирает вдаль, где символ революций
Сжимает кепку твёрдою рукой.
Пригрезится грядущим поколеньям,
Что был обычай, видимо, такой –
Две бабы по краям, а между – Ленин.
Ну хорошо бы, Крупская с Арманд,
Ну ладно бы ещё хоть Роза с Кларой.
Я из большого перечня громад
Не видела печальнее кошмара.
Здесь половцы и скифы ни при чём.
Здесь питерцами всё неладно сшито.
Как хочется заехать кирпичом
По мрачному безликому граниту!
Не сокрушат ветра и летний зной
Унылой позы девки площадной.
ПАМЯТНИК ТРЕДИАКОВСКОМУ
Тредиаковский достоин «во многих отношениях уважения и благодарности нашей»
(А. С. Пушкин)
Не столь уж много городов по свету,
Где чтут домбристов, кобзарей, поэтов,
Их отливая в бронзе на века.
Гляжу на монументы не без грусти.
Где памятник тебе, великий русич?
Звучала здесь бы хоть одна строка
Из языка нерусского, чужого,
Когда бы не твоё простое слово,
Которым «меж собою говорим»?
Гекзаметра российского раскаты
Услышали над Волгою закаты
И покорились им Париж и Рим.
Важна народов дружба, кто же спорит?
Немало было на Земле историй,
Сокрытых ныне в камень и гранит.
Но знаю, что пред Троицким Собором
Предтече поклониться должен город,
Ведь он его рожденьем знаменит!
Да будет памятник под сенью сводов
Тебе, творитель первой русской оды,
Вам, реформатор русского стиха!
Тредиаковский – Астрахани слава!
Он памятник, не мудрствуя лукаво,
Воздвиг уже и тем, что речь легка.
КОЛОКОЛЬНЯ
Какой бы уголок ни выбрал
Ты в шумном городе своём –
Базарчик, где торгуют рыбой,
Или забытый водоём,
Покрытый порыжевшей ряской,
Микрорайон ли, магистраль,
Она встаёт ожившей сказкой,
Пронзая синь, лаская даль
Своим знакомым силуэтом.
А звон её колоколов
Привычен вдохновлять поэтов
Хрустальной музыкой без слов.
Здесь новь взлелеяна веками.
Здесь пьют венчальное вино.
И сердце города – не камень,
Хоть белокаменно оно.
Я так люблю порою ранней,
Когда желтеет небосвод,
Шепнуть заветное желанье
В тиши Пречистенских ворот.
КОЛЫБЕЛЬ
Утешай меня, Волга, колыбельной печалью.
Отразись в небесах – нашей общей судьбе,
Где не коршун и лебедь – ворона да чайка
В поединке извечном слетают к тебе.
Люлька-пристань качнётся под пристальным взглядом.
Облака отразят слабый контур песка.
Примерещится мне, как прибрежным наядам,
Тот, Кто строит,
и рушит,
и лепит века.
Это Он мне поёт величальную песню.
Отзываешься ты величавой волной.
А случится воскреснуть – однажды воскресну
В колыбели-купели твоей лучевой.
Серебрится ноябрь запредельным туманом.
Не заманит любая чужая блесна.
Мне святее святой чистоты Иордана
Волжский шелест волны. Я тобой крещена.
ЛЕВИТАН
Вечернее небо над Плёсом
Наполнено гордой тоской.
Прощай, левитановский остров,
Где только зимою покой.
Пестрит сувенирами пристань.
Вздыхает печально утёс.
Всё новых и новых туристов
Встречает рассеянно Плёс.
Собака по имени Веста
Бежит за хозяином вслед,
Виляя хвостом с интересом
Так много размеренных лет.
Лик мастера иконописен.
Создатель осенней порой
Вручил ему краски и кисти,
Водил его правой рукой.
ПОДСОЛНУХИ
Внезапно сошедши с полотен Ван Гога,
Подсолнухи страстью пленили дорогу.
Они в середине палящего лета
Несут в себе ярость азарта и света,
Который так резок,
столь пристально-ярок,
Сколь долго желанный и сочный подарок.
В пыли, безрассудны и дикорастущи,
Они завлекают то в чащи, то в кущи.
Мы, им повинуясь, почуем провинность
Лишь в том, что невнятны, слегка половинны.
Они – нам пример безрассудства и прыти,
Особость манер завлекает: «Смотрите!»
Да что говорить!
Лишь слепой не заметит,
Как рядом с тобой солнце жарит – не светит!
Не просто сияет – сжигает восторгом,
что,
испепеляясь,
сгораю покорно…
… Возможно, вот так же само-незабвенно
Винсент оживлял их к приезду Гогена.
7523 ЛЕТО
Увидела надпись фломастером где-то
На кресле потёртом в маршрутном такси:
«Семь тысяч пятьсот двадцать третие лето
Сейчас на Руси».
Мне ход исчисленья подобный неведом –
Две тыщи пятнадцатый, вроде, идёт.
Глаголят славяно-арийские веды
Про давнее время,
Неведомый год.
Не чуял наш предок в далёком столетье
Из давних преданий, из тайных глубин,
Как хмуро, неласково солнышко светит,
Как косо на брата глядит славянин.
Неужто же канет в забытую Лету
Наследие древних пророков-волхвов?
Величие духа, сияние света
И мир, где царят доброта и любовь?
* * *
… Нет, Солнцу не по нраву тамбурин.
Оно вовсю заоблачно шаманит.
И в бубны бьёт. И в поднебесье манит.
И с выси проникает до глубин
Земных, подводных таинств, скрытых сфер
И человечьих мыслей сокровенных.
Сулят протуберанцы перемены
На свой, особый, яростный манер.
Мы и на этот раз переживём
Пожар большого огненного диска,
Себя утешив: «Далеко! Не близко!»
И станем обживать наш общий дом.
Но мыслится: рождественский каприз
Набатом бьёт. Грозит предупрежденьем.
Пора подумать о земных затменьях.
Ведь Солнце шлёт протуберанцы вниз.
* * *
Что седина деревьев? – просто снег!
Когда он под лучами нежно тает,
То нагота дерев приобретает
Таинственный и неизбежный свет.
Чуть позже вечно юная весна
Цирюльником искусным правит чётко.
Закрасит седину в зелёных чёлках –
И станет незаметной седина!
Успенье лета – в свежести садов,
Где птичьи трели неустанно звучны.
И летом деревам совсем не скучно.
Они созвучны свежести лугов.
Рыжинкою мольберт раскрасит свой
Мазком небрежным живописец-осень.
А после – снова снег. Деревьев проседь.
И в этом – вдохновенный непокой.
* * *
Чёрный ворон на белом снегу
Вечным знаком земного несчастья.
До заветных друзей не могу
Достучаться, дойти, докричаться.
Этот зов нашей общей судьбы
Не позволит остаться прохожей.
Чьи там студит горячие лбы
Лютый час, заметая порошей?
Прочь знаменья, что налиты всклень!
В час отчаянный ссоры и споры.
От крыла ненавистного тень.
Белый снег. Зимний день. Чёрный ворон.
* * *
Памяти Сергея Бендта
Оттуда нет звонков,
Ни весточек, ни писем.
Ты счёл небытие
Пределом всех наград.
Я с ужасом ловлю
Себя на грешной мысли,
Что если ты - в аду -
И мне дорога - в ад.
Все помыслы слились
В желанье нашей встречи.
В ином обличье ты -
Я сделалась иной.
Кто жарко по ночам
Мои сжимает плечи?
Кто в предрассветный час
Корит меня виной?
Ты - это дерева,
Ты - листья, травы, птицы,
Ты - это облака
В вечерней кутерьме.
Ты - солнечный закат.
Ты - чистая страница.
И если ты - в раю,
Там места хватит мне.
* * *
Так и живу – от Плёса до утёса.
От встречных до попутных кораблей.
Почти неразрешаемых вопросов
И всплеска Волги, что родней морей.
А ласточки всё ниже над обрывом.
Дни – всё короче.
Ночи – наяву.
Я научилась сдерживать порывы.
Мне трудно без тебя.
Но я – живу…
ТРОЕ В КОМНАТЕ, НЕ СЧИТАЯ КОТА
Братьям Щербам
Трое в комнате нас, не считая кота.
Чёрно-бело-бемольным окрасом
Отличались и кот, и весны маета,
Приходившие к нам ловеласы –
Драматурги и барды, поэты, творцы,
Музыканты, художники, феи.
Были в юности с Музами все мы на «ты»,
Толком-то ничего не умея.
Фиолетово-красный кирпичный тот дом
За гостями захлопывал двери с трудом
И, покуда не рушилась Троя,
Оставалось нас в комнате трое.
Кот мурлыкал и есть постоянно просил.
В Эмпиреях парили мы, полные сил,
Как и наши всегдашние гости,
А коту доставались лишь кости.
Шёл далёкий теперь, перестроечный год.
Оттого голодал постоянно наш кот,
Потому наши гости и феи
Без закуски таскали портвейн нам.
Двое в комнате вас. Ни меня, ни кота.
Но сбылась заграничная ваша мечта.
Дом стоит величавый и томный.
Кто сейчас – обитатели комнат?
Это вряд ли, что барды, поэты, творцы.
Так мансарду отстроить сумели дельцы,
Что её, хоть немного обидно,
С переулка соседнего видно.
Описал бы, наверное, Клапка Джером
Лучше нас этот старый растерянный дом…
СКУЧАЮ Я ПО МАШЕ ИВАНОВОЙ
Здесь нет зимы. Всегда весна. Но снова,
Едва росой умоется трава,
Скучаю я по Маше Ивановой
Из астраханской школы тридцать два.
Всегда цветущий и вовсю зелёный
Шумит пришкольный ашкелонский двор.
Обнявшись, бродят парочки влюблённых
И скачут пацаны через забор.
Я тут всего-то ничего. Недолго.
Здесь тоже летом ярый влажный зной,
Но здесь не знают, как вздыхает Волга
И как мяучат чайки над волной.
С прицелом освоения иврита
Хожу в ульпан я с раннего утра,
Но Иванова Маша не забыта,
Хоть я и талмида, а не мора.
Тоскую по родной своей сторонке,
Где ведала и славу, и успех.
... У ашкелонской чёрненькой девчонки
Такой же звонкий, как у Маши, смех.
*талмида (иврит) - ученица
*мора (иврит) - учительница
В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ
В Гефсиманском Саду
Зеленеют, как прежде, оливы.
Сквозь кору тех дерев, что отжили –
побеги других.
Это – символ слиянья с Землёй предков
Новых олимов.
Это – вечная жизнь
Под сияньем небес золотых.
Было всё.
Крестоносцы,
египетский плен,
тлен
и Гитлер,
Отчужденье,
рассеянье,
камер удушливый газ.
В Гефсиманском Саду
Камень слышал такую Молитву,
Что спасала Народ
Не единожды. Тысячи раз.
Как броня, защищает
От сглаза,
Хранит молодые побеги
Предков наших кора,
Пусть морщиниста, тленна она.
Наша память хранима
Завета Священным Ковчегом,
Что походного Храма
Обитель на все времена.
В Гефсиманском Саду –
Дерева двадцать первого века.
И молитвы, как встарь,
На наречиях разных племён.
И побеги народа хранимы
Заветом Ковчега
И отжившей коре
Зеленеет листва в унисон.
Кто-то – грек из варягов,
А кто-то – ватик* из олимов*.
Загадаю желанье «вернуться»,
К коре припаду.
В Гефсиманском Саду
Зеленеют, как прежде, оливы.
Я молюсь о побегах своих
В Гефсиманском Саду.
*Олимы - возвратившиеся на Землю Обетованную
*Ватик – «старожил» на иврите
ПРОЩАНИЕ С ИЗРАИЛЕМ
…Запомнить запах медвяных цветов
И полумесяц среди звёзд полночных.
Бахайских нежный аромат садов,
Которые увидела воочию.
…Не забывать протяжный вой сирен,
Разрывы бомб, и гарь, и дым, и копоть,
И то, что предлагалось мне взамен
Родной земли с названьем «горький опыт».
…Запомнить синь роскошных трёх морей,
Что омывают край пяти религий,
Где столь гордятся званием «еврей»,
Где чтут святые (на иврите) книги.
…Не забывать холодный тлен квартир,
Что в съём сдаются за большие деньги.
И то, насколько шаток здешний мир,
И то, как здесь не ценится Наследник.
Забыть навек обман, подлог, итог
За сыр бесплатный в местной мышеловке.
И осознать, что лучше всех дорог -
Домой дорога в старенькой ветровке.
Так до свиданья, странная страна,
Где вперемежку радость и унынье!
(Но всюду так в любые времена
И так живут любые племена…)
Спасибо! Я стреножила гордыню.
* * *
Астральное тело летит из Австралии в Австрию.
Захлопнута дверца. Я села в тоску, как в такси.
Земля побелела. Застыло нелепое "Здравствуйте",
А тело немело и вяло шептало: "Прости!"
Зима опоясала город унылым раскаяньем
И сны индевеют игрою "замри - отомри!"
Астральное тело вернулось обратно - в Австралию.
Наверное, всё-таки там потеплей январи.
В СВОЕЙ ТАРЕЛКЕ
… И вновь туман колышется на Стрелке,
И снова розовый рассвет пришёл.
Привет, мой город! Я – в своей тарелке!
Я снова дома. Как мне хорошо!
Как долго мы не виделись с тобою!
Ты рад мне? Волга шелестит у ног.
Мой добрый город колокольным боем
Оповестил, что здесь – родной порог.
Конец печальным странствиям по свету!
И – всё сначала – улица, музей,
Редакция, шуршащая газета,
Улыбки встречных, возгласы друзей.
Вернулась! Жить светло и вдохновенно
Привычно только там, где ты – своя.
Пропахла гарью, сумраком и пленом
Тарелка перелётная моя.
Её разбить бы! Но воспоминанья
Вернутся бумерангом всё равно.
Надежда обласкает и обманет -
Она с тоской моею заодно.
Но это – после. А сегодня – Стрелка
И – лотос, и – троллейбус, и – музей.
Привет, мой город! Я – в своей тарелке,
В летающей, в небьющейся своей.
* * *
Легче жить, где родился –
Никто не спорит.
Красят высь
Знакомые облака.
Волга всклень впадает
В Каспийское море,
Откликаются новью,
Зовут века.
Незнакомый говор
Иных наречий
Заглушает внятный
Родной язык.
Только здесь бывают
Такие встречи,
От которых памятью
Не отвык.
Говорят, заграницей –
Оно комфортней,
Но она чужда,
Как в песках мираж.
И в руках синица –
Не второсортна,
И не снится больше
Пустой вояж.
Рыба ищет, где глубже?
Но глубже нету
Этих вод, переулков,
Каналов, лиц.
Только Родина дарит
Нам столько света,
Что глаза лучатся
Из-под ресниц.
Только та земля,
Что тебя вскормила,
Оградит взахлёб
От обид и драм.
В пояс кланяюсь я
Всем родным могилам,
Небу Родины
И своим землякам.
ЛИТСОБРАТЬЯМ
Тот, кого встретит старость,
Мрачно допишет историю.
И ни одной страницы -
Верю - не зачеркнёт.
Время матёрым котярой
Метит свою территорию.
Не потускнеют лица
Сбитых навылет, влёт.
Режет время по пальцу
Юности нашей братство.
Звёзды чует наощупь
Каждый третий из нас.
Мы не впадаем в Лету.
Всё-таки мы - поэты.
Я не умею - проще.
Искренней - в самый раз.
Как ни трубить сорокам,
Мы остаёмся в строках.
Коротковаты сроки
Нашей земной любви.
Пой, мой собрат! Я слышу!
Ветры срывают крышу.
Мы - провода под током
С облака - до земли.
* * *
Очнулся город от осенних снов
И снег лежит подобьем белой ваты.
Стремительно седеющих домов
Покаты лбы. Глаза подслеповаты.
Ноябрь едва успел вступить в права,
А погляди – всё вихрем заметает.
И под ногами жухлая листва
Глядит прощально на вороньи стаи,
Что кружатся в печальной вышине
Наперекор нелётному прогнозу.
И кажутся чуть выше и стройней
В чернильных томных сумерках берёзы.
ГЛОТОК ОКЕАНА
Живу я на Волге. Как это ни странно,
Мне хочется с детства глотнуть океана.
Я плаваю кролем. Умею и брассом.
Да вот океан не видала ни разу!
Ни Чёрное море, ни Каспий седой
Меня не утешат своею водой.
И детские сны превращались в обиды:
Стремлюсь я к тебе, океан Ледовитый –
Бескрайний,
огромный,
холодный,
бесстрастный.
И это – не вымысел жажды напрасной.
С далёкого детства, увы, так знакомы
На глобусе вы, Салехард с Оймяконом.
Там дед молодой в тишине жуткой дали
Тянул свою песнь «По степям Забайкалья…»
По диким,
таёжным,
неложным,
острожным.
И мне от себя убежать невозможно!
В квартире нетопленной здорово греет
Его на бараньем меху телогрейка.
Во мне, его внучке, болят его раны:
Мне хочется с детства глотка океана.
* * *
Похожа на дрейфующую льдину
В бурлящем и манящем океане,
С волною выхожу на поединок.
Она то обласкает, то поранит.
Пристать бы, что ли, к берегу какому?
Иль к айсбергу заветно притулиться?
Так нет! Плыву заледеневшим комом
И гнёзда вьют на мне гагары-птицы.
Я – Льдина Ледовитовна. Как мало
Дано, чтоб сущность затвердить посмели:
Усталость, одиночество, бывалость,
«Титаников» залётных злые мели.
Ночь звёздами усыпана бессонно.
Я, в их огнях всей памятью оттаяв,
Как в юности прошу: «Хоть каплю солнца
Пришлите мне с небес, гагачьи стаи!
ВТОРОСТЕПЕННЫЕ ГЕРОИ
Они бредут нечётким строем,
Сливаясь с зеленью ветвей,
Второстепенные герои
Судьбы изломанной моей.
Не у меня одной такое.
И часто, вовсе не со зла,
Твердим лишённому покоя:
«Вот нехотя с ума свела!»
Кому и сколько на подмостках
Царить – не нами решено.
И равнодушье отголоском
Горчит, как терпкое вино.
Невнятен и немногословен
Порой бывает переход.
Сегодня ты – герой-любовник,
А завтра станешь – эпизод.
И с той, что царствует на троне
сейчас,
через случайный час
Слетает с грохотом корона.
И заглушает зелень кроны
Отчаянье зелёных глаз.
* * *
Пронзает темень колокольный звон
И утро начинается мажорно.
И окнам астраханским не зазорно
Улыбками светить со всех сторон.
Мечтал ли православный грек Варваций
Вот так в сердца и помыслы врываться,
Небесным звоном пробуждать умы?
Разноплемённой трепетной провинцией
Особо почитаемы традиции
Среди снегов, на краешке зимы.
ТВОРЧЕСКИЙ ОТПУСК
Облака. Неба синего просинь
Размывает дороги-пути.
Мне хотелось бы в творческий отпуск
От обид и сомнений уйти.
Мне хотелось бы стать невидимкой,
Увидать среди толщи домов
Как ложится незримая дымка
На холмы и равнины голов,
Побывать в том просторе нелживом,
Где разливом струится река,
Где ушедшие здравы и живы
И никто не уехал пока.
Там иные, далёкие песни –
Не о том, что сбывается въявь.
Там казалось таким интересным
Отправленье в грядущее вплавь,
Там гитарные тужились струны
И стихи сочинялись взахлёб.
Безмятежность. Доверчивость. Юность.
Горький опыт ошибок и проб.
* * *
Детство. Дом. Родные лица.
За окном – воздушный змей.
Пахнут сдобой и корицей
Руки бабушки моей.
Не смолкают птичьи трели.
Безмятежны дни и сны.
Непритворное веселье -
Двадцать лет, как нет войны.
Первозданная беспечность.
Газировка за углом.
И казалось, будут вечны
Мирный праздник.
Детство. Дом.
* * *
Мы к Богу идём, как приходят на явку с повинной,
Покаяться в прошлых, весьма нежелательных, дружбах.
Грехи подступают и хлещут у горла лавиной
И значит, кому-нибудь это зачем-нибудь нужно.
Разрушить легко. Основанье? За то, что насилье.
Но кто наполняет вином предпоследнюю чашу?
Спаси, сохрани! Нет, России не стать Хиросимой.
Спаси, защити! Чтобы не было больно и страшно.
Что может Поэт? Он всегда и везде – вне закона.
Ему после смерти легко. В жизни – больно и жёстко.
Так чувствовал Блок. Но не смог защитить Незнакомку.
Так думала Брик. А погиб, между тем, Маяковский.
* * *
Ковш Большой Медведицы так близок!
Не кори вином, не грей виной.
Ночь с улыбкой томной Моны Лизы
Ковш подносит нам с тобой штрафной.
В тёмный шарф укутывая звёзды,
Правит бал насмешливый июнь.
Над Землёй, растерянной и грозной,
Вещей птицей кружит Гамаюн.
Летний дождь бежит по водостоку,
Всхлипывая раненым зверьком.
Не с восхода, только лишь с востока
Нам грозят Гоморра и Содом.
Мир сошёл с ума? Не стало правды?
Мы не прячем виноватых глаз,
Точно зная: августейший август
Вновь подарит Яблоневый Спас.
НЕТ ПОЭТОВ, НЕ ВЕРЯЩИХ В БОГА
Разным стилем глаголем и слогом,
Но одним – самым главным – близки:
Нет поэтов, не верящих в Бога.
Это наши молитвы – стихи.
Все мечтают о вечном и чистом.
Лучшим – строки диктует Творец.
Даже мнящий себя атеистом
Не отринет терновый венец.
Озаряющий радугой души
В нас вселяет раскаянья свет.
Нам поёт с вышины – только слушай! –
Самый Главный Пречистый Поэт.
* * *
Одинаковость. И – одинокость.
Беспредел. Запредел. Не у дел.
Кто не только под Богом – под Блоком,
Больше ведал амуровых стрел.
Заражённость бациллой познанья
Столь смущает мирские умы!
Жажда жизни. Предел узнаванья
Другом – друга средь давящей тьмы.
Но случаются часто моменты
Заполненья врасплох пустоты.
Предъявляем взамен документов
Уносимые ветром листы,
Наших ввысь адресованных писем
Здесь порой осознать не дано.
Облетают тревожные листья.
Истекает виною вино.
Утоление тяжких печалей –
Наших вихрей взъерошенный свет.
Слово вещее было вначале.
Произнёс его Главный Поэт.
* * *
Подари мне остров
В Средиземном море,
Что необитаем –
Лишь песок с водой.
Пусть для нас он станет
Маленькою тайной.
Остров неприметный,
Сине-голубой.
Там, на Маль-ди-Вентре,
Сможем отрешиться
От проблем глобальных,
От забот мирских.
Даже не придётся
Нам с тобой жениться,
Ибо претендентов
Нету там других.
Ревности и сплетен
Нету на сардинском
Острове, омытом
С четырёх сторон.
Скроемся от мира,
Будто невидимки
И считать не будем
Больше мы ворон.
Потому что берег
Пляжный да скалистый
Чайками усеян.
И они кричат
О любви бескрайней,
О разлуке мглистой,
О волне, что цветом
В твой далёкий взгляд.
* * *
…А если вспомнить о дне вчерашнем,
То – неизменно
Тахир Гореев,
Шамиль Такташев,
Закир Дакенов
Воскреснут гордо.
Мелькают лица,
Всплывают даты.
Как не хватает
Нам тех, кто город
Писал когда-то
Мазками, словом
Негорделиво и вдохновенно.
Тахир Гореев,
Шамиль Такташев,
Закир Дакенов -
Так много света
По всем приметам.
Как мало жизни!
Они успели
Стать параллельным
Нереализмом.
И если кто-то
В пространстве нашем
Хранит и греет -
Закир Дакенов,
Шамиль Такташев,
Тахир Гореев…
ПАМЯТИ НИНЕЛИ МОРДОВИНОЙ
Дождь – октябрьским стаккато.
Небесная синь – красок тюбиком.
Долог путь.
Замечаю сквозь кромку прищуренных вежд:
Самолёты, как встарь,
Пролетают стремглав над Ахтубинском,
Тихим городом встреч,
вдохновенных стихов
и надежд.
Был неведом покой
Той, что часто скользила по лезвию.
Было ей горевать
да обиды таить – не с руки.
Полноводной рекой
Астраханской раздольной поэзии
Откликаются в нас
Эти сны,
и мечты,
и стихи.
И над всякой травинкой
Сегодня восторженно ахая,
Замирая от запаха
Прелой осенней листвы,
Постигаю взахлёб мелководье,
Строптивая Ахтуба,
Отрицая каноны
Подоблачной грешной молвы.
Суетимся порой,
Канителью с лихвой замордованы.
В добрый город приезд –
Как из давнего прошлого весть.
Я на память шепчу
Заповедные строки Мордовиной,
Что слагались в Ахтубинске.
С пристани радости.
Здесь.
ПЕРВЫЕ СТРОКИ
Стихи – зелёные да ранние,
Рождённые тому назад,
Напомнили лохмотья рваные
Как первый Золушкин наряд.
Они умыты только росами.
Но переступлена черта
И появляется причёсанность,
Упитанность и… немота.
Сменяет кучера изысканность
И шестисотый «Мерседес».
Тогда стихи теряют искренность
И мрачно набирают вес.
Почти принцессой на горошине
Стал замарашкин идеал,
Когда поэт скрывает прошлое
Явленьем с корабля на бал.
Пестря рассудком да глаголами,
Забыв об искреннем своём,
Окажется принцесса голою
В наряде самом дорогом.
Неистинное и сусальное
Желанье всех короновать,
Стремленье жить предельно правильно,
Чтоб туфельку не потерять.
* * *
Новый год наступает – и баста!
И тревога растёт с каждым днём –
Кем он станет – крылатым Пегасом?
Привередливым вздорным конём?
Что сулит? Холода-непогоды?
И расправится ли до конца
С вечным злом, что лишает свободы,
Заряжая тротилом сердца?
Дай мне ключ, черепаха Тортилла,
В ту страну, где не знают войны,
Где хватает доверья и силы,
Где не снятся тревожные сны.
Но затянуты тиной болота
Не одной, сразу нескольких стран.
Чуть утихнет накал на Болотной –
Полыхает кострами Майдан.
На Востоке – что Ближнем, что Дальнем
Непокой. То потоп, то гроза.
И тускнеют под маршем печальным
Терпеливой планеты глаза.
* * *
Окна витражные. Утро вчерашнее.
Там, за окном, зеленеет листва.
Дома купеческого двухэтажного
Память незыблема. Память жива.
Нет на «Зените» или «Полароиде»
Наших историй и наших бесед.
Нынешний день, ты – всего лишь пародия.
Завтрашний день, ты – всего лишь сосед
Прошлому, столь непрерывно манящему,
Сколь безответному, как ни кричи…
Сломана дверца почтового ящика
И от замков потерялись ключи.
Путник усталый вовек не состарится -
Память - незыблема! Память жива
Лишь в мемуарах о кухне муаровой.
Кто им поверит? Простые слова!
АСТРАХАНСКИЕ СТАРЫЕ ДВОРИКИ
Астраханские старые дворики
"Новым русским" давно по карману.
Выметают усталые дворники
Лепестки отгоревших романов.
Чернышевского, дальше - Бакинская,
Фиолетова слева, поодаль.
Я брожу по Семнадцатой пристани -
Пристань эту никто не распродал.
Доставались квартиры от бабушек
В самом центре, а не в захолустье.
Здесь пекли своим внукам оладушки
Баба Клара и баба Маруся.
Все удобства - за домом, на улице.
Веник, лейка, совок да лентяйка.
И когда-то бывала я, умница,
В каждом доме недолгой хозяйкой.
А теперь всё вокруг незнакомое.
Всё сегодня из лоска и понта.
И шалеет в бабулькиной комнате
"новый русский" от евроремонта.
Розовеет роскошная ванная,
Где когда-то рыдала гитара.
Внук исследует Обетованную.
Спит на кладбище бабушка Клара.
ПЕРЕУЛОК КИБАЛЬЧИЧА
Переулок Кибальчича,
Где мы резались в альчики,
С мостовою булыжною,
С тополями, что - в строй,
Ты теперь обесцененный
Сплошь торговыми центрами
С их коварными ценами
И нелепой толпой.
Снова всё перестроено.
Времена беспокойные.
Все калитки да лавочки
Помню наперечёт.
Долго ль слышаться музыке
Тихой улочки Узенькой?
Там осинки кургузые
Не растут у ворот…
До чего ж симпатичны вы,
Дворики архаичные,
С бельевыми верёвками,
Где уют и покой.
Я беру вас в союзники,
Окна улочки Узенькой.
Переулок Кибальчича,
Переулок Щепной…
КИНОТЕАТР «ЛУЧ»
Когда бы на часок
Пришлось ворваться в детство,
Ни к куклам, ни к друзьям
Не побежала б я.
Помчалась бы туда,
Где замирало сердце -
С экранов пели там
Волшебные князья.
Там Золушка вдвоём
С Марией-Мирабеллой
Лелеяла мои
Заветные мечты.
Мороженое так
Заманчиво хрустело,
Что не было вокруг
Ни зла, ни суеты.
Всем классом по утрам
Гостили мы у сказки
В каникулы, билет
За гривенник купив.
Уютный кинозал
Вмещал четыре класса.
Такой вот был у нас
Отменный позитив!
Проектор освещал
Во тьме экран заветный.
Пылинки от луча
Мне снятся до сих пор.
Начало всех начал
По всем земным приметам –
Кинотеатр «Луч»
Да наш пришкольный двор.
Как первая любовь,
Как солнце из-за тучки,
Как отрочества свет,
Что ярок и кипуч.
Воскресным утром вновь
Бреду за ручку с внучкой.
Как жаль, что больше нет
Кинотеатра «Луч»…
ПОДРУГА
Размывая горизонты,
Шпарит дождь порочным кругом.
Надо мной раскрыла зонтик
Наша давняя подруга.
Я разгадываю ребус:
Для чего привёз, не знаю,
К дому старому троллейбус,
Оправдавшись: «Окружная!»
В наших лицах грусть, усталость,
Сеть морщин на лицах наших.
Вас когда-то ревновала
Я к красавице Наташе.
Чем-то мы теперь похожи.
И она, конечно, помнит:
Пятилетием моложе
Мы шагали рядом к дому.
Саксофонные уроки,
Недомытые тарелки…
Обсуждали по дороге
Наши новые проделки.
А потом два года было
Нам с Наташкой не до смеха.
Письма. Новые могилы.
Он уехал. Ты уехал.
Чем он грезит? Чем ты дышишь?
Как вокруг разит бензином!
Каждая в письме опишет
Эту встречу утром длинным.
ПРОГУЛКА
Первый день весны из дома
Уведёт тропой желанной.
Мы дорогою знакомой
Побредём. И постоянно
Узнаваемы - узнаем
Эти улицы и лица,
Как кружатся птичьи стаи
В самой лучшей из провинций.
Не откладывая в долгий
Пыльный и забитый ящик,
Исповедуемся Волге
В запредельном, в настоящем.
Наша в этом есть провинность,
Потому что мы - поэты -
Лучшая из всех провинций
До сих пор недовоспета.
Мы её столичным лоском
Не унизим, не обидим.
Только здесь такие звёзды,
Только здесь такие виды.
Заграничным сладким кремом
Мы её не разукрасим.
Здесь тысячелетний Кремль.
Персиянка. Стенька Разин.
Мы поём - ведь кто-то должен
Быль воспеть. А может, небыль?
И невидимый художник
Перекрасит наше небо.
НА ШЕСТОМ ПРИЧАЛЕ
Теплоход от дома
Поплывёт в столицу.
Мы давно знакомы,
Только мне не спится.
Мы всё время рядом,
Но порой осенней
Протранслируй взглядом
Первое везенье,
Где волною быстрой
Даль прощалась с нами
И качалась пристань
Счастьем под ногами.
Обними за плечи,
Будто бы вначале
И назначь мне встречу
На шестом причале!
ЭКСКУРСИЯ
Давай-ка пройдёмся под ручку по нашему городу.
Пускай позавидуют те, кто проездом, впервые.
Здесь Пётр боярам не брил первородные бороды,
Здесь явственно слышатся кличи и крики Батыя.
Истоки истории края почти неосознанны.
Здесь Волга поила сарматов и скифов кочевья.
Мы бродим с тобою под этими самыми звёздами,
Вдыхая осеннюю пряность печальных деревьев.
Едва ли сегодня отыщем холмы и строения,
Которые помнят золотоордынского хана.
Наш город не раз и не два подвергался затмениям,
Сожжению рыжего солнца и войск Тамерлана.
Взираем. Молчим. Здесь едва ли нужны междометия.
Казацкая удаль лихая да разинский норов...
Нам слишком привычно, легко отзываться столетиям
Из крепости белой твоей, удивительный город.
Подворья восточных купцов в центре Белого города.
Над аркою - портик из парных колонок фасада.
Здесь жили, любили, лепили по-своему молодость,
Шли в ход кулаки, увлажнялись от нежности взгляды.
Постой. Не спеши. Минареты мечетей и звонницы
Церквей православных начала далёкого века
Поведают нам, как скакала полынная конница,
Как сотни протоков разносят великую реку.
Наверное, всякому место, где дышится - лучшее.
Что может родной стороны быть прекрасней на свете?
Шагаю с тобою и радуюсь каждому случаю
Услышать протяжное эхо прошедших столетий.
* * *
Я по твоим следам
Ступаю, как по собственным.
Ты мой тревожный взгляд
Не чувствуешь спиной.
Случайной встречи миг -
Таинственный, особенный.
Шагаю наугад
Всё дальше за тобой.
А ты стремишься вдаль
Уверенно, стремительно.
Ей-богу, не догнать
На тонких каблучках!
Зачем? Куда? К кому? –
Сомнения мучительны.
О, как страшусь тебя
Из виду потерять!
Назавтра мы опять
Пройдём по гулкой улице,
Беседуя, смеясь,
О разных пустяках.
Вернётся время вспять
И перестанет хмуриться,
И позабуду свой
Вчерашний липкий страх.
И даже не скажу,
Как шла двумя кварталами,
Пытаясь угадать:
Зачем? Куда? К кому?
Усадебные львы
Фасадными оскалами
Пытались огласить
Сомненьем тишину.
И промолчу о том,
Как мучили сомнения
Незапертую дверь
В мой одинокий дом.
Отныне «я» и «ты» -
Нет, не местоимения!
Друг дружке мы –
Теперь.
Внезапно.
И потом.
ВОЛНА И НЕБО
Волна и небо, и глаза твои -
Такого - в синь - восторженного цвета,
Что если б даже не была поэтом,
Заговорила в рифму о любви.
На берегу канала тишина.
В есенинских кудрях играет ветер.
Я рыбкой золотой попалась в сети
И мне за три версты поёт весна.
Ведь если даже новая гроза,
Побеги в юность станут нам спасеньем.
Колокола. Святое Воскресенье.
Волна. И небо. И твои глаза…
У ЕРИКА
Забыв про главное и женское,
Тобой растерянно дыша,
От Пастернака к Вознесенскому
Я продвигалась не спеша.
Почти открывшие Америку,
Размыто, сумрачно, не в лоб,
О бедном Йорике у ерика
Мы спорили с тобой взахлёб.
Но подошла моя соперница
И начала сеанс кунг-фу –
Что мол, на донце кружки пенится?
Всё выплеснув, сказала: «Фу!»
И увела тропою дальнею,
Пугая криками собак.
Стал Вознесенский опечаленным.
На небе вздрогнул Пастернак.
* * *
Раздольно под музыку Фрэнка Синатры
Давать «кругаля через Яву с Суматрой»,
Как раньше,
как прежде,
без фальши,
с надеждой,
Под этот – стремглав с тополей – листопад.
И снова такая в душе безмятежность,
Как много назад…
ровно тридцать – назад…
Но падают листья. Художников кисти
Заброшены в ящики. Пылен мольберт.
Полгода, как нет твоего Леонардо
И Каю икается в скопище Герд…
Ты чувствуешь: это предзимнее танго
Взнуздать не успеет шального мустанга.
И знаешь, кем всё это предрешено.
Сомненья вернутся, чуток выше рангом
И скоро прокрутится злое кино.
Однако не будет занудно-дотошны.
Гляди, как срываются листья роскошно
С больших тополей на прибрежный песок.
Обидно за тех, кто, жалея о прошлом,
Которое точно уж – не понарошку -
Копне добавляет седой колосок…
* * *
Растерянные улицы пусты.
Насупились дома. Молчат мосты.
Как здорово, что мы не разминулись
На перекрёстке незнакомых улиц!
И вот теперь под проливным дождём
С тобою молча за руку идём.
И оттого, что чем-то так похожи,
Становимся и ярче, и моложе.
ФИЛОСОФЫ
Философы нередко не курносы.
Философы не задают вопросов.
Под их прицелом тайным глаз усталых
Планета вырастала и вращалась.
Банальных истин, мистики и славы
Они страшатся, как вулкана лавы
И часто бродят голодны и босы,
Всё в поисках ответов на вопросы.
А главный и невидимый философ
Осведомлён во всех земных прогнозах.
Он любит мир, изменчивый и шаткий,
Им созданный. Явлённый нам – загадкой.
Ночь землю накрывает чёрным бантом.
Не распознать ни Канту, ни Атлантам,
Как спор ведут в Раю на тонкой ноте
Фалес, Сократ, Платон и Аристотель.
КЕПКА
Бреду домой одна
Походкою некрепкой
По площади, где нет
Полотнищ кумача.
Мне жалко Ильича,
Сжимающего кепку.
Прохладно. Не весна.
Мне жалко Ильича.
Простоволос. Вмещён
В немую бронзу крепко.
Его истоки здесь,
У волжских берегов.
Мне жалко Ильича.
Возможно, эта кепка –
Единственное, что
Осталось у него.
КАМЕННАЯ БАБА
Стоит с улыбкою подвижной,
Забытая неведомым отцом,
И на груди её булыжной
Блестит роса серебряным сосцом.
(Отрывок из поэмы Велимира Хлебникова «Каменная баба»)
Опёршись на кувшин, ступнями навесу
И спину неестественно приплюснув,
Соском гранитным отпугнув росу,
Взирает вдаль, где символ революций
Сжимает кепку твёрдою рукой.
Пригрезится грядущим поколеньям,
Что был обычай, видимо, такой –
Две бабы по краям, а между – Ленин.
Ну хорошо бы, Крупская с Арманд,
Ну ладно бы ещё хоть Роза с Кларой.
Я из большого перечня громад
Не видела печальнее кошмара.
Здесь половцы и скифы ни при чём.
Здесь питерцами всё неладно сшито.
Как хочется заехать кирпичом
По мрачному безликому граниту!
Не сокрушат ветра и летний зной
Унылой позы девки площадной.
ПАМЯТНИК ТРЕДИАКОВСКОМУ
Тредиаковский достоин «во многих отношениях уважения и благодарности нашей»
(А. С. Пушкин)
Не столь уж много городов по свету,
Где чтут домбристов, кобзарей, поэтов,
Их отливая в бронзе на века.
Гляжу на монументы не без грусти.
Где памятник тебе, великий русич?
Звучала здесь бы хоть одна строка
Из языка нерусского, чужого,
Когда бы не твоё простое слово,
Которым «меж собою говорим»?
Гекзаметра российского раскаты
Услышали над Волгою закаты
И покорились им Париж и Рим.
Важна народов дружба, кто же спорит?
Немало было на Земле историй,
Сокрытых ныне в камень и гранит.
Но знаю, что пред Троицким Собором
Предтече поклониться должен город,
Ведь он его рожденьем знаменит!
Да будет памятник под сенью сводов
Тебе, творитель первой русской оды,
Вам, реформатор русского стиха!
Тредиаковский – Астрахани слава!
Он памятник, не мудрствуя лукаво,
Воздвиг уже и тем, что речь легка.
КОЛОКОЛЬНЯ
Какой бы уголок ни выбрал
Ты в шумном городе своём –
Базарчик, где торгуют рыбой,
Или забытый водоём,
Покрытый порыжевшей ряской,
Микрорайон ли, магистраль,
Она встаёт ожившей сказкой,
Пронзая синь, лаская даль
Своим знакомым силуэтом.
А звон её колоколов
Привычен вдохновлять поэтов
Хрустальной музыкой без слов.
Здесь новь взлелеяна веками.
Здесь пьют венчальное вино.
И сердце города – не камень,
Хоть белокаменно оно.
Я так люблю порою ранней,
Когда желтеет небосвод,
Шепнуть заветное желанье
В тиши Пречистенских ворот.
КОЛЫБЕЛЬ
Утешай меня, Волга, колыбельной печалью.
Отразись в небесах – нашей общей судьбе,
Где не коршун и лебедь – ворона да чайка
В поединке извечном слетают к тебе.
Люлька-пристань качнётся под пристальным взглядом.
Облака отразят слабый контур песка.
Примерещится мне, как прибрежным наядам,
Тот, Кто строит,
и рушит,
и лепит века.
Это Он мне поёт величальную песню.
Отзываешься ты величавой волной.
А случится воскреснуть – однажды воскресну
В колыбели-купели твоей лучевой.
Серебрится ноябрь запредельным туманом.
Не заманит любая чужая блесна.
Мне святее святой чистоты Иордана
Волжский шелест волны. Я тобой крещена.
ЛЕВИТАН
Вечернее небо над Плёсом
Наполнено гордой тоской.
Прощай, левитановский остров,
Где только зимою покой.
Пестрит сувенирами пристань.
Вздыхает печально утёс.
Всё новых и новых туристов
Встречает рассеянно Плёс.
Собака по имени Веста
Бежит за хозяином вслед,
Виляя хвостом с интересом
Так много размеренных лет.
Лик мастера иконописен.
Создатель осенней порой
Вручил ему краски и кисти,
Водил его правой рукой.
ПОДСОЛНУХИ
Внезапно сошедши с полотен Ван Гога,
Подсолнухи страстью пленили дорогу.
Они в середине палящего лета
Несут в себе ярость азарта и света,
Который так резок,
столь пристально-ярок,
Сколь долго желанный и сочный подарок.
В пыли, безрассудны и дикорастущи,
Они завлекают то в чащи, то в кущи.
Мы, им повинуясь, почуем провинность
Лишь в том, что невнятны, слегка половинны.
Они – нам пример безрассудства и прыти,
Особость манер завлекает: «Смотрите!»
Да что говорить!
Лишь слепой не заметит,
Как рядом с тобой солнце жарит – не светит!
Не просто сияет – сжигает восторгом,
что,
испепеляясь,
сгораю покорно…
… Возможно, вот так же само-незабвенно
Винсент оживлял их к приезду Гогена.
7523 ЛЕТО
Увидела надпись фломастером где-то
На кресле потёртом в маршрутном такси:
«Семь тысяч пятьсот двадцать третие лето
Сейчас на Руси».
Мне ход исчисленья подобный неведом –
Две тыщи пятнадцатый, вроде, идёт.
Глаголят славяно-арийские веды
Про давнее время,
Неведомый год.
Не чуял наш предок в далёком столетье
Из давних преданий, из тайных глубин,
Как хмуро, неласково солнышко светит,
Как косо на брата глядит славянин.
Неужто же канет в забытую Лету
Наследие древних пророков-волхвов?
Величие духа, сияние света
И мир, где царят доброта и любовь?
* * *
… Нет, Солнцу не по нраву тамбурин.
Оно вовсю заоблачно шаманит.
И в бубны бьёт. И в поднебесье манит.
И с выси проникает до глубин
Земных, подводных таинств, скрытых сфер
И человечьих мыслей сокровенных.
Сулят протуберанцы перемены
На свой, особый, яростный манер.
Мы и на этот раз переживём
Пожар большого огненного диска,
Себя утешив: «Далеко! Не близко!»
И станем обживать наш общий дом.
Но мыслится: рождественский каприз
Набатом бьёт. Грозит предупрежденьем.
Пора подумать о земных затменьях.
Ведь Солнце шлёт протуберанцы вниз.
* * *
Что седина деревьев? – просто снег!
Когда он под лучами нежно тает,
То нагота дерев приобретает
Таинственный и неизбежный свет.
Чуть позже вечно юная весна
Цирюльником искусным правит чётко.
Закрасит седину в зелёных чёлках –
И станет незаметной седина!
Успенье лета – в свежести садов,
Где птичьи трели неустанно звучны.
И летом деревам совсем не скучно.
Они созвучны свежести лугов.
Рыжинкою мольберт раскрасит свой
Мазком небрежным живописец-осень.
А после – снова снег. Деревьев проседь.
И в этом – вдохновенный непокой.
* * *
Чёрный ворон на белом снегу
Вечным знаком земного несчастья.
До заветных друзей не могу
Достучаться, дойти, докричаться.
Этот зов нашей общей судьбы
Не позволит остаться прохожей.
Чьи там студит горячие лбы
Лютый час, заметая порошей?
Прочь знаменья, что налиты всклень!
В час отчаянный ссоры и споры.
От крыла ненавистного тень.
Белый снег. Зимний день. Чёрный ворон.
* * *
Памяти Сергея Бендта
Оттуда нет звонков,
Ни весточек, ни писем.
Ты счёл небытие
Пределом всех наград.
Я с ужасом ловлю
Себя на грешной мысли,
Что если ты - в аду -
И мне дорога - в ад.
Все помыслы слились
В желанье нашей встречи.
В ином обличье ты -
Я сделалась иной.
Кто жарко по ночам
Мои сжимает плечи?
Кто в предрассветный час
Корит меня виной?
Ты - это дерева,
Ты - листья, травы, птицы,
Ты - это облака
В вечерней кутерьме.
Ты - солнечный закат.
Ты - чистая страница.
И если ты - в раю,
Там места хватит мне.
* * *
Так и живу – от Плёса до утёса.
От встречных до попутных кораблей.
Почти неразрешаемых вопросов
И всплеска Волги, что родней морей.
А ласточки всё ниже над обрывом.
Дни – всё короче.
Ночи – наяву.
Я научилась сдерживать порывы.
Мне трудно без тебя.
Но я – живу…
ТРОЕ В КОМНАТЕ, НЕ СЧИТАЯ КОТА
Братьям Щербам
Трое в комнате нас, не считая кота.
Чёрно-бело-бемольным окрасом
Отличались и кот, и весны маета,
Приходившие к нам ловеласы –
Драматурги и барды, поэты, творцы,
Музыканты, художники, феи.
Были в юности с Музами все мы на «ты»,
Толком-то ничего не умея.
Фиолетово-красный кирпичный тот дом
За гостями захлопывал двери с трудом
И, покуда не рушилась Троя,
Оставалось нас в комнате трое.
Кот мурлыкал и есть постоянно просил.
В Эмпиреях парили мы, полные сил,
Как и наши всегдашние гости,
А коту доставались лишь кости.
Шёл далёкий теперь, перестроечный год.
Оттого голодал постоянно наш кот,
Потому наши гости и феи
Без закуски таскали портвейн нам.
Двое в комнате вас. Ни меня, ни кота.
Но сбылась заграничная ваша мечта.
Дом стоит величавый и томный.
Кто сейчас – обитатели комнат?
Это вряд ли, что барды, поэты, творцы.
Так мансарду отстроить сумели дельцы,
Что её, хоть немного обидно,
С переулка соседнего видно.
Описал бы, наверное, Клапка Джером
Лучше нас этот старый растерянный дом…
СКУЧАЮ Я ПО МАШЕ ИВАНОВОЙ
Здесь нет зимы. Всегда весна. Но снова,
Едва росой умоется трава,
Скучаю я по Маше Ивановой
Из астраханской школы тридцать два.
Всегда цветущий и вовсю зелёный
Шумит пришкольный ашкелонский двор.
Обнявшись, бродят парочки влюблённых
И скачут пацаны через забор.
Я тут всего-то ничего. Недолго.
Здесь тоже летом ярый влажный зной,
Но здесь не знают, как вздыхает Волга
И как мяучат чайки над волной.
С прицелом освоения иврита
Хожу в ульпан я с раннего утра,
Но Иванова Маша не забыта,
Хоть я и талмида, а не мора.
Тоскую по родной своей сторонке,
Где ведала и славу, и успех.
... У ашкелонской чёрненькой девчонки
Такой же звонкий, как у Маши, смех.
*талмида (иврит) - ученица
*мора (иврит) - учительница
В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ
В Гефсиманском Саду
Зеленеют, как прежде, оливы.
Сквозь кору тех дерев, что отжили –
побеги других.
Это – символ слиянья с Землёй предков
Новых олимов.
Это – вечная жизнь
Под сияньем небес золотых.
Было всё.
Крестоносцы,
египетский плен,
тлен
и Гитлер,
Отчужденье,
рассеянье,
камер удушливый газ.
В Гефсиманском Саду
Камень слышал такую Молитву,
Что спасала Народ
Не единожды. Тысячи раз.
Как броня, защищает
От сглаза,
Хранит молодые побеги
Предков наших кора,
Пусть морщиниста, тленна она.
Наша память хранима
Завета Священным Ковчегом,
Что походного Храма
Обитель на все времена.
В Гефсиманском Саду –
Дерева двадцать первого века.
И молитвы, как встарь,
На наречиях разных племён.
И побеги народа хранимы
Заветом Ковчега
И отжившей коре
Зеленеет листва в унисон.
Кто-то – грек из варягов,
А кто-то – ватик* из олимов*.
Загадаю желанье «вернуться»,
К коре припаду.
В Гефсиманском Саду
Зеленеют, как прежде, оливы.
Я молюсь о побегах своих
В Гефсиманском Саду.
*Олимы - возвратившиеся на Землю Обетованную
*Ватик – «старожил» на иврите
ПРОЩАНИЕ С ИЗРАИЛЕМ
…Запомнить запах медвяных цветов
И полумесяц среди звёзд полночных.
Бахайских нежный аромат садов,
Которые увидела воочию.
…Не забывать протяжный вой сирен,
Разрывы бомб, и гарь, и дым, и копоть,
И то, что предлагалось мне взамен
Родной земли с названьем «горький опыт».
…Запомнить синь роскошных трёх морей,
Что омывают край пяти религий,
Где столь гордятся званием «еврей»,
Где чтут святые (на иврите) книги.
…Не забывать холодный тлен квартир,
Что в съём сдаются за большие деньги.
И то, насколько шаток здешний мир,
И то, как здесь не ценится Наследник.
Забыть навек обман, подлог, итог
За сыр бесплатный в местной мышеловке.
И осознать, что лучше всех дорог -
Домой дорога в старенькой ветровке.
Так до свиданья, странная страна,
Где вперемежку радость и унынье!
(Но всюду так в любые времена
И так живут любые племена…)
Спасибо! Я стреножила гордыню.
* * *
Астральное тело летит из Австралии в Австрию.
Захлопнута дверца. Я села в тоску, как в такси.
Земля побелела. Застыло нелепое "Здравствуйте",
А тело немело и вяло шептало: "Прости!"
Зима опоясала город унылым раскаяньем
И сны индевеют игрою "замри - отомри!"
Астральное тело вернулось обратно - в Австралию.
Наверное, всё-таки там потеплей январи.
В СВОЕЙ ТАРЕЛКЕ
… И вновь туман колышется на Стрелке,
И снова розовый рассвет пришёл.
Привет, мой город! Я – в своей тарелке!
Я снова дома. Как мне хорошо!
Как долго мы не виделись с тобою!
Ты рад мне? Волга шелестит у ног.
Мой добрый город колокольным боем
Оповестил, что здесь – родной порог.
Конец печальным странствиям по свету!
И – всё сначала – улица, музей,
Редакция, шуршащая газета,
Улыбки встречных, возгласы друзей.
Вернулась! Жить светло и вдохновенно
Привычно только там, где ты – своя.
Пропахла гарью, сумраком и пленом
Тарелка перелётная моя.
Её разбить бы! Но воспоминанья
Вернутся бумерангом всё равно.
Надежда обласкает и обманет -
Она с тоской моею заодно.
Но это – после. А сегодня – Стрелка
И – лотос, и – троллейбус, и – музей.
Привет, мой город! Я – в своей тарелке,
В летающей, в небьющейся своей.
* * *
Легче жить, где родился –
Никто не спорит.
Красят высь
Знакомые облака.
Волга всклень впадает
В Каспийское море,
Откликаются новью,
Зовут века.
Незнакомый говор
Иных наречий
Заглушает внятный
Родной язык.
Только здесь бывают
Такие встречи,
От которых памятью
Не отвык.
Говорят, заграницей –
Оно комфортней,
Но она чужда,
Как в песках мираж.
И в руках синица –
Не второсортна,
И не снится больше
Пустой вояж.
Рыба ищет, где глубже?
Но глубже нету
Этих вод, переулков,
Каналов, лиц.
Только Родина дарит
Нам столько света,
Что глаза лучатся
Из-под ресниц.
Только та земля,
Что тебя вскормила,
Оградит взахлёб
От обид и драм.
В пояс кланяюсь я
Всем родным могилам,
Небу Родины
И своим землякам.
ЛИТСОБРАТЬЯМ
Тот, кого встретит старость,
Мрачно допишет историю.
И ни одной страницы -
Верю - не зачеркнёт.
Время матёрым котярой
Метит свою территорию.
Не потускнеют лица
Сбитых навылет, влёт.
Режет время по пальцу
Юности нашей братство.
Звёзды чует наощупь
Каждый третий из нас.
Мы не впадаем в Лету.
Всё-таки мы - поэты.
Я не умею - проще.
Искренней - в самый раз.
Как ни трубить сорокам,
Мы остаёмся в строках.
Коротковаты сроки
Нашей земной любви.
Пой, мой собрат! Я слышу!
Ветры срывают крышу.
Мы - провода под током
С облака - до земли.
* * *
Очнулся город от осенних снов
И снег лежит подобьем белой ваты.
Стремительно седеющих домов
Покаты лбы. Глаза подслеповаты.
Ноябрь едва успел вступить в права,
А погляди – всё вихрем заметает.
И под ногами жухлая листва
Глядит прощально на вороньи стаи,
Что кружатся в печальной вышине
Наперекор нелётному прогнозу.
И кажутся чуть выше и стройней
В чернильных томных сумерках берёзы.
ГЛОТОК ОКЕАНА
Живу я на Волге. Как это ни странно,
Мне хочется с детства глотнуть океана.
Я плаваю кролем. Умею и брассом.
Да вот океан не видала ни разу!
Ни Чёрное море, ни Каспий седой
Меня не утешат своею водой.
И детские сны превращались в обиды:
Стремлюсь я к тебе, океан Ледовитый –
Бескрайний,
огромный,
холодный,
бесстрастный.
И это – не вымысел жажды напрасной.
С далёкого детства, увы, так знакомы
На глобусе вы, Салехард с Оймяконом.
Там дед молодой в тишине жуткой дали
Тянул свою песнь «По степям Забайкалья…»
По диким,
таёжным,
неложным,
острожным.
И мне от себя убежать невозможно!
В квартире нетопленной здорово греет
Его на бараньем меху телогрейка.
Во мне, его внучке, болят его раны:
Мне хочется с детства глотка океана.
* * *
Похожа на дрейфующую льдину
В бурлящем и манящем океане,
С волною выхожу на поединок.
Она то обласкает, то поранит.
Пристать бы, что ли, к берегу какому?
Иль к айсбергу заветно притулиться?
Так нет! Плыву заледеневшим комом
И гнёзда вьют на мне гагары-птицы.
Я – Льдина Ледовитовна. Как мало
Дано, чтоб сущность затвердить посмели:
Усталость, одиночество, бывалость,
«Титаников» залётных злые мели.
Ночь звёздами усыпана бессонно.
Я, в их огнях всей памятью оттаяв,
Как в юности прошу: «Хоть каплю солнца
Пришлите мне с небес, гагачьи стаи!
ВТОРОСТЕПЕННЫЕ ГЕРОИ
Они бредут нечётким строем,
Сливаясь с зеленью ветвей,
Второстепенные герои
Судьбы изломанной моей.
Не у меня одной такое.
И часто, вовсе не со зла,
Твердим лишённому покоя:
«Вот нехотя с ума свела!»
Кому и сколько на подмостках
Царить – не нами решено.
И равнодушье отголоском
Горчит, как терпкое вино.
Невнятен и немногословен
Порой бывает переход.
Сегодня ты – герой-любовник,
А завтра станешь – эпизод.
И с той, что царствует на троне
сейчас,
через случайный час
Слетает с грохотом корона.
И заглушает зелень кроны
Отчаянье зелёных глаз.
* * *
Пронзает темень колокольный звон
И утро начинается мажорно.
И окнам астраханским не зазорно
Улыбками светить со всех сторон.
Мечтал ли православный грек Варваций
Вот так в сердца и помыслы врываться,
Небесным звоном пробуждать умы?
Разноплемённой трепетной провинцией
Особо почитаемы традиции
Среди снегов, на краешке зимы.