Прекрасная книга Чуковского вечно нова. Мало кто в наше время помнит, уменьшительными от каких имен являются "Тата" или "Китя". Но желание Таты вертеть швейную машинку закопанной бабушки - живо, и угроза Кити закрыть глаза и всем сделать темно актуальна как никогда.
Почему-то в России произошел возврат к дискурсу ребенка.
В конце девяностых - когда чаты и форумы только начинались - в виртуальном общении доминировали подростки; не сами подростки, пожалуй, а подростковость: порывистая, угловатая невзрослость, застенчивая страсть, пунктирная открытость. Взрослые дяди и тети в джинсах и пиджаках замерли - замерзли - годах в пятнадцати от роду, и виртуальное развоплощение сдвигало их с этой точки замерзания. В жизни они играли роли - тридцати-, сорока-, пятидесятилетних - но выход из ролей показывал истинный их возраст.
К концу нулевых этот истинный возраст стал меняться. Повзрослели - напрашивается вывод. Нет. Возраст втянулся, ушел куда-то вглубь, в до-социализацию. Подросток отличен тем, что слышит, чувствует - осознает сам факт собеседника. Горести его и восторги в том, что он не один. А ребенок чуковского возраста, от двух до пяти, - монологист, точечный эпицентр мира, окруженный не имеющим субьектности сонмом родителей, бабушек, друзей и врагов. Он не чудовище - он просто еще не дорос. Он базово прав и базово бессмертен. Он правит - манипулирует - внешним миром. Мама - источник пищи, соседний карапуз - источник угрозы. Блаженный Августин пишет, что видел младенца, свирепо смотрящего на сосущего сиську братца. Вряд ли. Скорее всего показалось. Младенец не видит в братце себе подобного.
К концу нулевых в сетях закишели чуковские Таты и Кити. "Бабушка, ты умрешь? Умру". В диалогах исчезла диалогичность. "Тебя закопают? Закопают". Это не диалог. Это монолог. Бабушка в лучшем случае играет роль греческого хора, только подчеркивающего линию мысли главного героя. По сути бабушка - часть враждебного герою внешнего мира, грозного и в то же время изобилующего дарами, добыть которые - подвиг. "Вот тогда я буду твою швейную машинку вертеть". Бабушка улыбается. Бабушка понимает, что Китя, которому от двух до пяти, вырастет. Китя, которому двадцать пять - вряд ли.
Размышляя сейчас об информационной войне, мы задаемся вопросом о ее хитроумных путях и методах. О двукоренных греческих словах с латинскими флексиями. А ведь на самом деле пути чрезвычайно просты. До-социальный возраст от двух до пяти - это праздник, который всегда с собой. У каждого. Просто опыт взрослого человека не позволяет к нему вернуться. Совесть, эмпатия и понимание, что возможность вертеть швейную машинку всё же не стоит закопанной бабушки.
Русские ничего не придумали. Ощущение "с нами Бог", ради возможности вольно вертеть которое антисемиты закапывают евреев, - не изобретение Дугина. Узурпация моральной правоты не расписана шаг за шагом в методичках Суркова. Русские просто вернулись к базовому младенческому чувству собственной божественности. Которое - увы и ах - есть у каждого; и уходит только с опытом. И если лишить человека возможности получать опыт, то взамен мы получим:
"сейчас темно сделаю - и угрожающе закрывает глаза" (с).