Это утро плюется гроздьями тумана, высыпая язвами клочков рассвета на коже рук. Недуг в моей голове похож на беспокойные ночные тени, что не хотят отпускать из тонких хрупких ладоней ночи, кисти которой черны и бледны одновременно. Я молчу. Молчу, чтобы не обеспокоить приутихших птиц, чьи мертвые тельца развешены на ветвях осин, что прошлой осенью засыпали в моих объятиях. Тишь звенит в ушах, предутренний сон окутал пространство под и надо мной. Но я не сплю уже месяц или два. Бессонница не отпускает меня из своих цепких, как птичьи лапки, рук. Костлявые, оголенные ребра облаков покрывают небо, плоть их истлела и стала синью небес. Расползается белое с треском черной слякоти, открывая усталому взору полуживую полумертвую траву седую, потерявшую, как и я грань реальности и смыслы.
Черные, обугленные светом рассвета, истончавшие веточки дубов разрезают небо на маленькие кусочки, будто не хотят расставаться с оковами сирых облаков, и, полные ненависти, режут блеклый белый свет. Белое золото рассветное скрывает синильные тени, что прячутся за стволами дубов, остатками снегов и спинами домов. Чернилами тени сгущаются и, медленно и тоскливо тянуться в мою комнату, заполняя все маленькое пространство собой, давя на тяжелое сердце чернильной своей тоской. Только здесь они могут найти спасение, как и я, спрятавшись от других, скрывшись из виду. Только здесь они могут лить безудержные слезы, горюя о прошедшем-утерянном и грядущем-несбывшемся. Только здесь черно-синим тихим увядающим теням можно остаться ненадолго и плакать, выпуская последнюю чернильную тоску.
Мои руки исцарапаны мертвенно-бледным светом, который льется из под теней рефлексами. Потихоньку я становлюсь одной из тех теней, что сгустились здесь. Опускаю руки в зеркало-воду холодную и успокаивающую. Утро больше не хлынет так резко. Все увешено темными занавесками, закрывающими слишком белесый и яркий свет. Комната полна черноты. Черноты сизо-синих остатков снов и чернил, которыми обмакиваю перо, чтобы написать последние грустные письма в никуда. Затем крашу черной краской лицо, руки, плечи, чтобы стать похожей на одну из тех теней, что пришли ко мне в дом. Теперь, я знаю, стану одной из них, черненных отражений предрассветной тоски. Когда же яркие лучики-лучники сожгут своими огненными стрелами пыльные гардины, я и мои тени исчезнут навеки и больше не вернуться.