Приехав в N, Тихон в первую очередь явился в военное ведомство, куда сдал необходимые документы и предписания, и уже собрался уходить с тем, чтобы отправиться к месту жительства, как вдруг чиновник протянул ему запечатанный конверт. Выйдя на улицу, он решительно распечатал его и обнаружил записку от тестя, отца Вари, в которой тот убедительно настаивал на том, чтобы Тихон прежде, чем отправится домой, нанёс ему обязательный визит для серьёзного и непременного разговора, чуть ли не приказывая не игнорировать данную просьбу-распоряжение.
Никогда до этого тесть не позволял себе подобного тона по отношению к нему, к Тихону… Вспышка возмущения на несколько мгновений даже лишили его зрения… Яркий, солнечный день словно затянуло неизвестно откуда взявшейся мглой и тьмой, заставив даже непроизвольно потрясти головою… Нет, он не забыл кем был тесть и что из себя представляло его слово, его распоряжение… Но, вот, похоже, что тестю стоило напомнить о том, что зять не являлся лицом подчинённым и уже поэтому волен был жить и поступать так, как сам считал нужным, не испрашивая на то чьего-либо позволения! «А не пошёл бы он!» - первое о чём подумал Тихон, прочитав ту записку, а потом вдруг решил исполнить все предписания тестя уже только для того, чтобы посмотреть ему в глаза… Быстро наняв извозчика, не теряя зря ни минуты, покатил в сторону родных Лучиков, не без основания рассчитывая попасть туда уже к началу следующего дня…
О чём говорили они между собою можно только предполагать… Что известно доподлинно, так это то, что домой, в родительский дом, Тихон попал только к обеду уже следующего дня… Целые сутки, двадцать четыре часа, тесть и зять провели наедине друг с другом, не выходя из флигеля, где теперь жил тесть, на улицу… По временам флигель погружался в глухую, непроницаемую тишину и слуги боялись, что они там, за плотно закрытыми дверями, уже поубивали друг друга, поскольку за минуту до этого там стоял такой ор, что всем становилось страшно… Вносившие туда к ним какую-то еду по распоряжению (звону колокольчика) в обеденный час, шептались потом, что видели слёзы в глазах и того и другого…
Несомненно, там звучали и упрёки и оскорбления, возражения, соглашения и оправдания… Но когда было всё высказано и были расставлены все точки над всеми «i», ни один из них не мог бы сделать уже и одного шагу… да, что там шагу, встать со стульев и то бы не смогли, чтобы не упасть на пол – столько было ими выпито алкоголя… Когда наступило утро следующего дня и они подсчитали количество пустых бутылок, обоим стало страшно… Однако, отныне и тесть и зять знали друг о друге всё, что их интересовало и что они считали важным при условии дальнейшего общения… Они поняли друг друга и, расставаясь, пожали друг другу руки… Крепко и уважительно…
А дома, в Средних Лучиках, уже с раннего утра поднялась самая настоящая суматоха, как только прибежал посыльный парнишка с вестью: Тихон у Андрея Макаровича! Во всех домах родовы жарко топились печи, жарились куры, утки и гуси. На огромных противнях обжаривалась крупно нарубленная свежая баранина, обложенная очищенным картофелем и кольцами репчатого лука. В огромных чугунах тушилась капуста с говядиной, томились щи, пеклись огромные пироги с мясом и маленькие пирожки со всякой всячиной и многое что ещё другое: а как же иначе-то? Праздник! С войны живым возвращается один из родовы! Или то не повод, или не причина?
На первых-то порах саму эту встречу семья хотела было устроить в новом доме Семёна, поскольку тот был ещё совсем пуст, но Пётр Демидович, глава семейства, стукнув кулаком по столу, разом прекратил все эти предложения, сказав: «Дома!» И всё закрутилось, и всё завертелось… Откуда-то притащили ещё один огромный стол и вскоре оба они начали постепенно тесно уставляться чашками, блюдами, горшками со всевозможными аппетитно пахнувшими вкусностями…
И только Варя была, пожалуй, единственным здесь человеком, не задействованным во всеобщей круговерти, в подготовке празднования этого грандиозного для всей семьи события… Она сидела в своём закутке с маленьким Колюшкой на коленях, устремив взгляд на очень занятную точку в стене, которая обладала забавными и весьма неожиданными возможностями превращаться в разнообразные существа… Варя была очень удивлена, обнаружив, что если долго и пристально смотреть на неё, то она мгновенно могла предстать перед глазами тем, кем ты только ни задумаешь: то крошечной забавной птичкой, то маленьким шустрым паучком, а то вдруг гусеничкой… Причём все эти «существа» не оставались статичными, нет, они двигались, правда, в строго ограниченных рамках, определённых кем-то границах: чуть-чуть вверх и ровно столько же вниз… В данный момент перед её взглядом предстал крошечный паучок, который отчего-то застыл, как в испуге, на одном месте, не желая вовсе перебирать мохнатенькими лапками…
«А! Дружочек ты мой! – обратилась она к нему мысленно – С чего бы это вдруг ты застыл на одном месте-то? Страшно? Тебе тоже страшно? Но, скажи мне, ты-то чего боишься? Тебе-то чего пугаться? Не бойся, я никому не расскажу о тебе, малыш! Никому… Да и мне тоже бояться и некого, и нечего… Раньше нужно было бояться… А теперь-то, что уж? Снявши голову, по волосам не плачут… Не плачут… А я и не плачу… Никогда… не умею я плакать… Во мне нет слёз вообще, слышишь, дружище? А хочется… так хочется взять вот и заплакать… Знаешь, как я завидую тем, кто может себе это позволить! Кто не стыдится быть слабой, быть просто женщиной… Но сильною быть тоже не плохо! Вот, например, сейчас мне бы очень следовало бы бояться, а я, наоборот, спокойна, как никогда… Спокойна, как мой маленький сыночек, которому нет дела до того, что его матери ужасно стыдно… Стыдно перед ними обоими… Как перед кем? Ой, паук, паук… какая же ты бестолочь! Стыдно и перед отцом малыша и перед не отцом… а… что толку тебе объяснять? Как я могу объяснить, что ужасно сожалею о своей ошибке? Признай я это, получится, что ребёнок, который вот он передо мною, тоже ошибка? Глупость какая-то! Всё, что угодно, только не он! Мой мальчик не может быть ответственным за то, что его мать дура… Самая настоящая дура и больше никто! Но учти, та минута, когда ты раскроешь свой рот, чтобы поделиться с кем-либо услышанным от меня, станет твоей последней – раздавлю!»
«Варь! Ты отнесла бы ребёнка к Марфуше, что ли! Ей, что одного кормить, что двух… - отдёрнув занавеску, проговорила свекровь – Тиша-то уже здесь, под окнами… Сейчас такой тарарам подымется, перепугают мальца-то…» «Хорошо! Заверну только!» «Поторопись, дочка… И знаешь что… Ты не пужайся Тихона-то…» «Ладно, ладно… Спасибо вам» - вздохнула Варвара, заворачивая спящего сынишку в одеяльце… И, прижав ребёнка к груди, распахнула дверь на улицу, где тут же столкнулась лицом к лицу с мужем… От неожиданности тот молча отошёл в сторону, уступая ей дорогу.
«Ты куда?» «К Марфуше… отнесу вот ребёнка… не испугался бы…» «А… Не вздумай и сама там остаться! За стол без тебя не сяду… Поняла?» «А чего ж тут не понять? Поняла… - горько усмехнувшись, проговорила в ответ – Всё, как есть, поняла… Не сомневайтесь, Тихон Петрович, через несколько минут приду… Уговаривать не придётся…» И действительно, пяти минут не прошло, как она вновь стояла перед ним…
Кто-то, наверное всё-таки свёкр, нарочно так распорядился, что они сидели во главе огромного двойного стола, друг напротив друга, а между ними по двум сторонам расселись родственники, знакомые, соседи, все те, кому хватило места, поскольку всех их набралось столько, что, казалось, и каменные стены не выдержат, лопнут, как мыльный пузырь, под натиском поющих, хохочущих, одновременно что-то говорящих и просто орущих, не забывающих при этом выпивать и жевать, людей… Самогон лился рекой, гармошка передавалась от одного гармониста к другому, так как одному было бы не под силу вести весь этот вовсе безумный даже и не праздник, а не имеющий названия вечер…
Варвара не видела, да и не смотрела, ел ли хоть что-нибудь и пил ли вообще хоть что-то Тихон… Сама она не смогла бы сейчас проглотить даже крошки хлеба… Она сидела с прямо выпрямленной спиной и смотрела поверх голов в какое-то, только ей доступное и понятное пространство, терпеливо дожидаясь окончания этого «праздника», который был для неё изощрённейшей пыткой, издевательством над ними обоими, и над ней, и над Тихоном, поскольку знала, что всех здесь собравшихся прежде всего интересовало не само это сборище или угощение как таковое, которому, впрочем, все отдавали должное, как то, что будет потом, что скажет Тихон и что ответит ему она… А она давно уже приготовила себя принять любое его решение, давно уже смирилась с ним… Готова была и терпеть и стрепеть от него всё… Единственно, что не позволила бы и не допустила, так это если бы он вдруг вздумал обижать её сына… В этом случае, наплевав на собственную гордость, упала бы в ноги родителю своему с мольбою даже, не просьбой, позволить ей растить малыша в опустевшей хижине Николая, даже согласившись работать дояркой на ферме, чтобы иметь собственный кусок хлеба для них обоих… Как бы ни была велика её личная вина, сын не должен был расплачиваться за опрометчивость и грехи матери… Варвара рассчитывала на сдержанность мужа, не без основания надеялась, что обсуждать или просто говорить с нею он не станет перед этой, окружающей их сейчас, толпой, мнение которой для неё ничего не значило… Изредка она ловила на себе его встревоженный взгляд, не умея понять в нём то, о чём он кричал… Она уже настолько устала от нервного напряжения, шума, визга, топота, что в какой-то момент просто отключилась от всего происходящего, оставаясь при этом физически на месте… Сколько так продолжалось? Час? Два? Но вдруг очнулась от того, что в доме наступила полнейшая тишина… От неожиданности, не веря собственным глазам и ушам, с испугом осматривалась по сторонам - никого кроме них с Тихоном, всё так же сидевшим, как и она сама, во главе стола и молча, в упор смотревшим на неё…
Догоравший закат – вот единственное освещение, что было сейчас в доме… Летние ночи – не зимние… Только лёг, а вот уже и вставать пора… Кажется, что и закат-то ещё не догорел как следует, а вот уже и рассвет занимается, вспыхивает по кромке окоёма…
Всю ночь вот так и просидели молча они друг напротив друга, не произнося ни единого слова… Всю ночь прислушивались к своим кричавшим от боли сердцам… До той самой поры, пока не послышался возмущающийся отсутствием матери громкий плач младенца – свекровь принесла ребёнка со словами: «Варя! Ты покормила бы его сама… Не берёт он грудь-то у Марфуши…»
Варя, поднявшись с лавки, заспешила к сыну, но Тихон опередил её,проговорив: «Дайте-ка и мне посмотреть на мужичка!» И неожиданно для обеих женщин взял того на руки и крепко прижал к своей груди… Свёкр, вошедший во след за женою, при виде этого даже застыл на пороге, не зная чего ожидать дальше… «Значит так! – громко, чтобы все услышали, заговорил вновь Тихон - Что было, то прошло! При мне не сметь и вспоминать про это! Про меж собой мы с женою сами решим как и что… Варь! Ты-то, что застыла? Держи-ка сына, кормить пора!» И взяв её за рукав, потянул за занавеску, как будто и не было ничего… как будто и не виновата она ни в чём…
Конец третьей части.