Новый дом для Семёна, брата Тихона, и его жены Ольги начали строить ещё с осени прошлого года. Было определено место на противоположном конце Средних Лучиков, поскольку только в ту сторону ещё имелась возможность продлевать этот "лучик", да и то места там оставалось, если в линию, на пару домов, не больше и «большаки», как тут называли стариков, уже подумывали как быть дальше с расширением своей деревни… Но пока Семён успевал, так скажем, со строительством, не нарушая общего порядка… Был вырыт котлован и залит фундамент. Заготовлена дранка и глина для стен, а также сохранялся нетронутым большой стог соломы для кровли. Сушился брус на матицы и переводины, горбыль на обрешётку. Короче, чтобы не перечислять всё, для того, чтобы новый дом наконец-то появился, не хватало всего пары недель хорошей погоды без дождя. И они как-то неожиданно организовались в самом конце апреля 1916 года.
Но для того, чтобы немедленно приступить непосредственно к строительству, необходимо было вначале получить от управляющего на то особое разрешение, что было весьма и весьма не просто, ввиду того, что начинались полевые работы и каждый погожий день весною на вес золота... Семёну пришлось самому идти к нему на поклон и объяснять срочность своей затеи тем, что подросшим сыновьям просто уже негде спать в отцовском доме по причине ужасной тесноты и скученности, чего Андрей Макарович отрицать не мог... После трёхдневных размышлений он был вынужден всё-таки дать Семёну разрешение, взяв с него обещание как можно быстрее закончить черновое строительство, то есть возведение стен под крышу, отведя на всё про всё две недели сроку.
И, получив освобождение от других работ, клан Головкиных(а как их ещё-то назвать? Клан и есть!) приступил к скорейшему строительству. И, поскольку, это был уже не первый ими возводимый дом, каждый участник(и мужик и баба) чётко знал то, что должен делать именно он, никакой суматохи и неразберихи не наблюдалось вовсе... Всё выполнялось чётко и со всевозможным старанием... Всеми, кроме Варвары...
И не потому, что она не пожелала принимать в общем деле участие, а просто потому, что только совсем недавно пришла в себя и осознала всё с нею произошедшее… Не сожалея, не раскаиваясь, но бесконечно и остро переживая, панически пугаясь расстаться со своим малышом и на самое короткое время… Честно говоря, она и не интересовалась даже куда все исчезают с рассветом и откуда возвращаются к ночи ближе… Её это не касалось вовсе… Она была вновь во "враждебном лагере"… Настороженно относилась к каждому из них, тревожно вслушиваясь в разговоры, прижимая к себе крошечное тельце сына, боясь, что кто-то (не важно кто) попробует его отнять, забрать у неё… Но, несмотря на это, она была вполне нормальна, чётко осознавая и понимая ненормальность собственного поведения… И ничего не могла с этим поделать, поскольку никому в мире больше не могла доверять, хотя и никого, кроме себя самой, в том и не обвиняла… Благодарила Небеса за то, что даже после того, что с нею произошло, не пропало молоко и она могла вскармливать сына грудью... Но и тем не менее, Варя вновь оказалась там, откуда «муравьиным шагом» выбиралась больше десяти лет… Вновь была в том состоянии, когда без сожаления рассталась бы с самой жизнью если бы не плод её любви и Николая… Почти год безмятежности, лучезарного сияния взглядов! Всего лишь год обоюдного обожания, понимания без дополнительных каких-то объяснений почему и зачем… Она знала, что всё это кончится, но вряд ли могла предположить, что вот так… Не кнутом хлестал папенька по её спине, а непреходящей ненавистью, процветавшей в его сердце все эти десять лет… Ненавистью, которая прокричала во всеуслышание о его беспомощности, растерянности, о признании собственной слабости… И чем яснее он сам это понимал, тем дальше отводил руку для замаха, чтобы как можно сильнее ударить, но не просто по спине собственной дочери, а по характеру, по несгибаемой воле её… Ждал криков, просьб, слёз уже потому, что знал, что она не совсем ещё оправилась от недавних родов, кормила малыша грудью… Не осознавая только того, что этот малыш был его первым внуком, как бы оно там ни было… Но не дождался… Своим молчанием Варвара победила снова… И отец вынужденно признал это уже потому, что сам внёс её, всё-таки потерявшую сознание, в дом на собственных руках и молча просидел несколько часов у постели…
Ни звука не доносилось оттуда, из-за занавески… Плакал ли он там? Раскаялся ли? Наверное, уже потому, что утром по его распоряжению сюда привезли её ребёнка… Как до того он собирался поступить с ни в чём не повинным крохою одному только Богу известно… И это являлось ещё одним доказательством того, что он признал своё поражение… Но о чём были его думы и размышления точно сказать никто, кроме него самого, вряд ли бы смог… Однако, вот этих нескольких часов оказалось вполне достаточно для того, чтобы в густую русую его шевелюру вплелась ярко заискрившаяся седина… Можно с большой долей вероятности утверждать, что отныне, чтобы она не натворила впредь, он ни за что не стал бы вмешиваться, ни за что не встал бы поперёк на её тропе, против её решения… Дочь победила, не воюя с ним, сломала его… И даже в этом бессознательном состоянии, в котором находилась в данный момент, была сильнее многократно, как это ни прискорбно осознавать… И он гордился ею! Гордился, что она - его, Андрея Галкина дочь! Вот уж действительно, чудны дела твои, Господи...Молча, не прощаясь ни с кем, вышел он в тот вечер от них и пошёл пешком к себе, в Малые Лучики…
Но ничего этого Варваре ведомо не было… Кто-то заботливо смазывал её исхлёстанную спину, кто-то обтирал пылающее в огне тело, поил ледяной водою, которая испарялась уже на губах… Возвращаясь в этот мир на очень короткие промежутки времени, она всякий раз слышала чей-то тихий голос шепчущий где-то сбоку молитвы… Чей это был голос? Кто не отходил от неё день и ночь больше месяца? Варя не знала и не хотела знать… И никогда потом даже не поинтересовалась… Жестоко? Да! Но вряд ли могло быть иначе… Самый близкий, самый дорогой человек, давший ей когда-то жизнь, в другой уже раз растоптал, уничтожил в сердце дочери и любовь, и веру, и надежду… Варвара не хотела возвращаться в эту, совсем не нужную ей действительность, не хотела жить… Вот, вроде бы, и раны зарубцевались, и не пылала она уже в безжалостном огне горячки, но вот не приходила в сознание и всё… Врач, приглашённый отцом из города, только пожимал плечами: «Медицина бессильна перед её нежеланием жить! Я как врач умываю руки… Молитесь… На всё воля Божья!»
Где был всё это тревожное время маленький Коленька? У кого-то из родственников, конечно… Вполне понятно, что здесь было не до забот о нём, тем более, что Ольга сразу же отказала свекрови в помощи: «Мне, что мало забот? Своих, вон, двое! Даже не думайте и не рассчитывайте, что я стану приблудыша Варькиного обихаживать! Этого ещё мне не хватало…» Но особо никто и не настаивал… Не хочешь и не нужно! Обойдёмся и без тебя, хотя это совершенно не по-родственному и не делает тебе чести и как женщине, и как матери… Ребёнок-то ни в чём и ни перед кем не виноват!
И вот кому-то пришла счастливая, иначе и не скажешь, мысль вернуть младенца в дом, поближе к матери, что было точно и очень мудро! Жалобный плач ставшего вдруг никому не нужным малыша, оказался тем единственным стимулом, который заставил его мать вернуться к жизни, вспомнить о нём, открыть глаза… что стало началом её выздоровления…
Дом для семьи Семёна был построен в десять дней и подведён под крышу. Можно было бы управиться и быстрее, но глина, которая являлась основой для стен, должна налепляться на дранку пластами, высотою не более метра за один приём, иначе просто сползла бы на землю под собственной тяжестью… Это вот как раз тот случай, когда торопиться нужно медленно: поспешишь – людей насмешишь… Знали про это лучанские мужики, их учить – только портить! А кроме всего прочего, дом Семёна немного, но отличался от остальных тем, что внутри него предусматривалось ещё две стены-перегородки, разделявшие жилое помещение на три части, что было весьма непривычно… На этом настояла Ольга (честь ей и хвала!), которой надоело быть постоянно на виду у всех в доме свёкра. И это новшество в крестьянских избах случилось впервые здесь в Лучиках! Но как бы там не было, к концу отпущенного на строительство срока стены стояли, как миленькие, даже оконушки поблёскивали новенькими, чистенькими стёклышками! Конечно, стенам ещё предстояло сохнуть и сохнуть, чтобы стать по-настоящему крепкими и надёжными, но, в общем-то, дом уже можно было назвать жилищем! Осталось покрыть крышу соломой, как тут повсеместно заведено, и сложить печку. Кстати, о печке! Уже назавтра должен был придти из соседней деревни мастер-печник, да не просто какой-нибудь, а самый лучший в округе! Тёлочку пообещали ему за работу! Уважали хороших печников на Руси, уважали! А и как их было не уважать-то, когда без неё, матушки, и дом не дом, и жизнь в нём без радости… Ещё мало запросил с них, по знакомству, считай! А всё дело в том, что этот вот печник в далёкие юные свои годы ходил в подручных в бригаде наипервейших по всей Руси каменщиков, где за старшего много лет был никто иной, как отец Петра-то Демидовича, сам Демид Головкин (Головин, по-местному)! Церкви клали! Вот оно как!
Печь она, конечно, не церковь, но и для неё немало знаниев да умения нужно иметь! Чтоб не дымила-не коптила да дрова напрасно не изводила! Чтобы и пироги пекла и тепло хранила, а не улицу грела! Нет, не простое это дело печь-то сложить, да чтобы всем требованиям угодить! Совсем не простое! Не у каждого человека способности к нему были, а, впрочем, это как и к любому другому, наверное, делу…
А ещё через неделю (вот так случилось!) ждали возвращения домой Тихона! Весть об этом привёз сам Андрей Макарович, который, будучи в городе по хозяйственным делам, случаем встретился со своим давнишним знакомым,который теперь, как оказалось, работал в военном ведомстве. Он-то и передал ему письмо от Тихона, где тот писал о скором своём возвращении. Посмотрев на дату написания письма, они пришли к выводу, что до радостного события оставались буквально считанные дни, если что-то уж совсем непредвиденное не задержит того где-то в пути.
Андрей Макарович знал, что зятю писали о том, что его жена, изменив ему, прижила на стороне ребёнка и, конечно же, обдумывал, чем обернётся для дочери её неосмотрительность и неблагоразумие, решив про себя однозначно, что забить её до смерти в другой уже раз не позволит, но и принять в своём доме в случае того, если Тихон вышвырнет её с ребёнком вон, что вполне оправданно, не сможет – это не подлежит никакому обсуждению! Но он закроет глаза на то, если она займёт развалюху своего любовника, при условии, что не будет часто попадаться ему на глаза. Ах, если бы Варя могла догадаться… но она и не знала о подобном решении, и не узнала, что, как оказалось в дальнейшем только к лучшему…
Быстро, как только было можно, завершив то, зачем приезжал в город, управляющий поспешил обратно в имение сообщить Петру о том, что вот таким нечаянным случаем узнал, распорядившись взять, что потребуется из продуктов со складов безо всякого стеснения и плюс годовалого бычка на мясо для угощения родственников по причине такого события!
«Пётр! Ты должен меня понять, почему я не смогу присутствовать за вашим столом… Не хочу испортить всем аппетит – горько усмехаясь, издеваясь сам над собою, обратился он к свату – С Тихоном встречусь тут, в усадьбе… Ему передадут мою просьбу об этом… Надеюсь, что он мне в том не откажет... С любым его решением относительно Варвары соглашусь… Он волен поступить так, как ему сердце подскажет… Единственно чего не допущу – насилия над нею… Хватит с неё… Она своё получила сполна и даже слишком… Но при любом раскладе, отношение ко всем вам не изменится! Моё слово твёрдое, можешь в том не сомневаться! Ступай теперь, обрадуй домашних!»