Весть о возвращении Тихона с быстротою молнии облетела всё имение Лучики! Через два дня уже не нашлось бы ни одного человека во всех трёх деревнях, кто бы не слышал про это, кто бы остался равнодушным! Основное большинство, конечно, искренне, не притворно, радовалось и тому, что вот он, Тихон-то, жив остался, а то что ранен- не беда, на живом всё зарастает! Радовались, что домой едет – дома-то и стены помогают! Но были и такие, которых больше радости распирало любопытство: что же будет дальше? Как он поступит с Варькой-то? Что будет с их семьёй и будет ли она, эта семья, вообще? Ни для кого здесь не было секретом, что Тихон обладал нечеловеческим терпением и то, что он очень любил жену… Но так ли уж безгранично оно, его терпение-то, и готова ли простить измену его любовь, явное пренебрежение к ней,и, по сути дела, предательство?
Короче говоря, интрига, закрученная уже больше года назад, требовала какого-то завершения… Так не могло продолжаться бесконечно… Но как всё завершится, не сказал бы никто… Ни родители «главных героев», ни соседи, ни родственники… Больше того, не знали этого и сами Варя с Тихоном…
Первая мысль, что потом долго не давала ему не то, что спать – дышать, после прочтения письма, была: всё! Это действительно конец! Много чего можно простить, но только не такое… Одно дело вздыхать тайком, и совсем уже другое демонстративно явное предпочтение… А, впрочем, всего больнее было даже не от этого… Ему казалось, что Варя поверила в его любовь к ней, что она для неё что-то значила, была честна с ним… И вот эта горечь разочарования пылала незатухающим костром внутри так безжалостно разорванного пополам сердца… В одном и том же дне Тихон принимал одновременно взаимоисключающие решения… Одна часть его души кричала: беги прочь! Гони её! Ты же не сможешь впредь доверять ей, ни одному слову, ни одному взгляду её, ни единому вздоху и ни по какому бы то ни было поводу… На что отныне она могла рассчитывать, так это, даже не на презрение с его стороны, а на полное игнорирование…
«Вычеркни её из своей жизни!» - требовала эта часть, погружённой в беду, души… «Не могу! – захлёбывалась слезами вторая половина – Не могу…» Что было хуже всего в этой истории с изменой? Даже не сама измена как таковая, как можно было бы предположить со стороны! Нет! Конечно и в этом приятного не было вовсе, но, в конце концов, жизнь есть жизнь… И он сам далеко не был святым… И в то время, пока мотался по фронтам да чужим селениям, не одна смазливая бабёнка при случае согревала его солдатскую постель… Просто измену он и понял бы и, поскрипев зубами, простил бы… Вспышка, ослепление страстью, физиология… Тем более уже понятно, что некогда они были «привязаны» друг к другу, а он, Николай-то, наверное, любил её уже и тогда, что и не удивительно… Тихон и сам не мог забыть, как был поражён её красотою, когда увидел в первый раз болтающей ногами в тёплых волнах Каменки. Помнил взгляд колдовских русалочьих глаз, глубину их тёмных омутов… Как и нисколько не сомневался в том, что будь он рядом, ничего бы этого не случилось… Но его не было, а тот там был…
Так вот, хуже всего и обиднее, больнее было осознание того, что вот ему, Николаю, она сумела родить! Сразу же, в первые месяцы, прорастила его семя внутри чрева своего… И вот именно это он не знал ещё сможет ли простить ей, хотя бы когда-нибудь… К ребёнку чувств не было никаких… Да и при чём тут дитя? Вот уж он-то как раз не виновен ни в чём и ни перед кем, поскольку не волен в выборе себе ни родителей, ни имени, ни места появления на свет Божий…
В первые минуты после прочтения письма с подробным описанием содеянного его жёнушкой, Тихону хотелось, как говорят, и рвать и метать от охватившего гнева и боли всё его существо и естество… И если бы он в тот момент не находился на госпитальной койке, а был бы на передовой, то, и это не подлежит никакому сомнению, сотворил бы что-нибудь непоправимое вовсе, зашвырнув куда подальше даже саму мысль об осторожности и осмотрительности… Жизнь без Варвары как таковая ему была не нужна… Но и в то же время, он не знал хотел ли жить с нею после всего, что она сделала с его любовью, с его огромным терпением, граничащим с болезненной неполноценностью… Сколько ему пришлось вытерпеть в то время, пока она сумела разглядеть в нём и его родне Людей… Сколько насмешек, двусмысленностей и обидных кличек-ярлыков пришлось содрать со своего лба и со спины… И что в итоге? Всё, что он заслужил, так вот этот плевок в душу, в сердце, в лицо… Он хотел застрелиться… спасла осечка… Осечка и резкая пощёчина совсем молоденькой санитарочки, случайно оказавшейся свидетельницей постыдной, не прибавляющей офицеру чести, сцены…
«Опомнись! – кричала ему в лицо эта юная особа, после того, как он заставил её прочитать письмо – Опомнись! Ничто не может служить оправданием самоубийству! Как ты, боевой офицер, можешь так поступить со своею матерью и отцом, со своею судьбой, наконец? Ты, который столько раз смотрел смерти в глаза, закрывал своею грудью рядом стоявших? Неужели ты не заслуженно носишь награды, что я вижу на твоём мундире? Стыдно! Мне стыдно учить тебя вот таким прописным истинам, ведь я же любовалась с какой выдержкой, с каким мужеством ты переносил всё, что были вынуждены делать с тобой врачи, излечивая страшные раны… и вдруг такое…» Её худенькое тельце сострясалось в настолько горестных и несдерживаемых рыданиях, что, казалось, у неё не осталось вовсе сил вымолвить хотя бы ещё одно слово…
Прижав здоровой рукой неизвестно откуда взявшуюся девчонку к себе, Тихон, не скрывая слёз, плакал вместе с нею, горько, безудержно, как редко когда случалось в детстве… Сколько они вот стояли прижавшись друг к другу – вряд ли бы смогли ответить и сами… Постепенно рыдания стихли и она, тихонечко отстранившись, посмотрела ему в глаза и вдруг проговорила: «Пожалуйста! Я прошу тебя услышать то, что я хочу сказать: не смей! Поезжай домой и уже там, на месте, будешь принимать решение как жить дальше… Знаешь, я не могу тебе объяснить почему, но вот сердцем чувствую, что ты, именно ты, нужен ей, как никто другой! Да, она виновата… Но больше даже, чем перед тобой, она виновата перед собою! И теперь только от тебя, слышишь, только от тебя будет зависеть каким будет ваше совместное будущее… Я вижу, что в её сердце жили как бы две любви, которые боролись друг с другом, не давая ей жить полноценной жизнью! Молчи и слушай, я не могу тебе ничего объяснить… просто слушай и всё! Но та её любовь, юношеская, детская ни в какое сравнение не идёт с тем чувством, которое есть к тебе… Измена эта была предопределена судьбой, если хочешь знать… Это могло произойти и при тебе… Да, да, да! Не смотри так недоверчиво… Я знаю… Откуда? Не спрашивай, поскольку мой ответ тебе может совсем не понравиться… Просто слушай и верь! Но помни: я тебя ни к чему не принуждаю! Ты волен поступать так, как подскажет тебе твоё сердце, но не спеши рубить с плеча… Уйти, прогнать, разрушить успеешь всегда… Она, сама ещё не зная того, очень любит тебя! Дай ей ещё один шанс… Она захочет уйти… не отпускай её от себя… Ты сможешь, ты сильный…» - проговорила и быстро, не оглядываясь, ушла прочь…
В ту ночь Тихон спал сном младенца и видел во сне цветущий луг возле родного дома, по временам ощущая на своём пылающем лбу чью-то ласковую прохладную ладошку: «Варя!» - тихонько звал он свою любимую… «Ш-ш-ш… Спи, спи, мой хороший! Спи и выздоравливай поскорее!» - шептала она, изгоняя проникающую в его сон тревогу… «Не уходи!» «Нет! Что ты? Я здесь, я с тобой…»
Утром неожиданно для себя Тихон проснулся с вполне созревшим решением: «Никому я её не уступлю!» Порасспросив у персонала о той юной санитарочке, описав её внешность, был неожиданно для себя удивлён тому, что никто из служащих здесь, в этом госпитале, не подходит под его подробное описание: таких юных барышень тут не было… «Как же так? Я же её и видел, и слышал, и даже сжимал в объятиях!» Но все только разводили руками, объясняя это болевым шоком, могущим и спровоцировавшим такую вот странную галлюцинацию…
И Тихон сдался, перестал настаивать на том, что девушка была более чем реальна,что его до сих пор преследует аромат, исходивший от неё, но не духов,нет... какой-то пронзительной, вовсе необыкновенной чистоты, что ли... Но не умея что-либо доказать, он был вынужден прекратить свои расспросы единственно потому, что не желал того, чтобы у окружающих людей сформировалось мнение о его невменяемости пусть и на фоне ранения… Но кем бы она ни была, откуда бы ни спустилась к нему в критическую минуту, главное было в том, что ей удалось помочь ему сделать правильный выбор и принять окончательное решение, что оказалось совсем не простым делом на тот момент…
Лечение подходило к концу и он был уволен из армии подчистую, о чём немедленно сообщил в письме к близким, завершая оное решительно, по-мужски: «Еду домой. Варвару не трогать. Приеду – разберусь сам!»