«Петрарка и Боккаччо» - сжатое переложение автобиографических писем Франческо Петрарки и сатирической повести-инвективы «Ворон» Джованни Боккаччо, ибо, на мой взгляд, только этот приём позволяет более правдоподобно передать атмосферу одной из возможных встреч двух родоначальников новой европейской эпохи – великого итальянского писателя Джованни Боккаччо и его кумира – Франческо Петрарки.
В фабульную основу произведения положены описания исторических фактов встреч Франческо Петрарки с Лаурой в церкви Санта-Клара в Авиньоне и Джованни Боккаччо со светской красавицей Марией д’Аквино в церкви Сан-Лоренцо, выполненные самими Петраркой и Боккаччо, в которых выражен высший смысл и идеал жизни, признание суетности мира, суетности страстей, призыв к сосредоточенной, уединённой жизни, но в которых, наряду с этим, совершенно по-разному нашли своё отражение сама идея любви, любви, как принято считать, сублимированной, возвышенной, чистой, почти отвлечённой, слившейся с представлением о любви райской, в «золотые думы» о ней Франческо Петрарки, у которого, как утверждают критики, в споре между влечениями сердца и нравственным абсолютом побеждает последний, и отчаянное, в какой-то мере даже ядовитое вдохновение Боккаччо, подсказанное внутренней неудовлетворённостью последнего в земной, впору «декамероновской» плотской любви.
В диалоге встречи Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо описаны как события одной временной плоскости, хотя на самом деле они разделены целым десятилетием. Но по истечении свыше шестисот лет эти два события, на мой взгляд, должны восприниматься просто как события далёкого прошлого, относящегося к одной эпохе, великой эпохе раннего итальянского Возрождения.
Допущенный анахронизм позволил мне проделать искусственное столкновение личных переживаний Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо для того, чтобы дать вам повод для серьёзных размышлений о любви истинной и кажущейся. И, если это мне удалось, я буду считать свою задачу выполненной.
П е т р а р к а
(Пишет, произнося вполголоса)
Лаура… Девятнадцатое мая…
В седьмом году шестого дня в апреле*
В соборе святой Клары в Авиньоне
Впервые ты глазам моим предвстала.
Я был в Вероне, ничего не зная,
Что в том же городе и в тот же день,
В тот месяц, в то же утреннее время
Покинул мир зари моей луч света.
Сегодня только горестная весть
Об этом в Парме вдруг меня застала.
Погребено прекраснейшее тело,
Не знавшее порока, в тот же вечер.
Её душа, как говорил Сенека
О Сципионе Африканском, где-то
Уже витает в небесах, вернувшись
Туда, откуда к нам пришла когда-то.
Пишу об этом именно в том месте,
Которое стоит перед глазами,
Я в память о событии столь скорбном
С предчувствием каким-то слишком горьким,
Что не должно быть ровно ничего,
Что радость принесло б мне в этой жизни,
Что надо мне бежать из Вавилона
После того, как порваны все сети…
И когда я взгляну на этот лист,
И вспомню быстро мчащиеся годы,
Мне будет легче с мужественной думой
Покончить навсегда со тщетным прошлым,
С виденьем этих призрачных надежд
И с ихним неожиданным исходом.
Б о к к а ч ч о
Напрасно напрягаешь ты свой взгляд,
Чтоб уловить опять бесплотный образ.
Быть может, ты и видел под порталом
Огромного собора в день апреля
Как подымаются опять глаза,
Опущенные скромно перед этим,
Чтоб, встретив незнакомца робкий взгляд,
Не ведая никапельки о чувствах,
Ступив лишь шаг, взойти на путь к бессмертью.
Но что из этого? Уймись, мой друг!
Забудь свою бесплотную Лауру.
Жизнь – это благо. Ты о нём молчишь,
В себе его скрывая в страшной тайне
Без видимых каких-нибудь причин.
Считаю я, что твой поступок мерзок!
Ты не достоин жизни нашей благ,
Коль к ней ты нынче столь неблагодарен.
Чтоб не повадно было упрекать
Тебе меня за это вот открытье,
Я расскажу тебе историю любви.
В субботний день у церкви Сан-Лоренцо
В шестом году я встретился с Марией.**
С тех пор Фьямметта стала моей музой,
Любви идеей, чувственной любовью,
Реальностью и фикцией творений.
Однажды, сидя в одинокой келье,
Единственной свидельнице слёз,
Из глаз моих катившихся нередко,
Я думал о превратностях любви.
И, возвращась мыслями к тому,
Что миновало, сгинуло в пучине
Всё губящих и гибнущих времён,
Наедине с собой свои поступки
Обдумывая, понял я безумство
Своей любви к избраннице своей.
Любви наивность – пастораль «Амето».
Её любил я больше самой жизни
И почитал, и ставил выше всех,
И вот итог – пришёл я к заключенью:
Охваченный своей глубокой скорбью,
Терзаем безрассудством, я хочу
Лишь умереть, желая тщетно смерти.
За все её обиды, оскорбленья
Во мне всё возмутилось и стенанья,
И слёзы мои тихие, и вздохи
Сменились бурным и надрывным плачем.
Мне снова захотелось умереть.
Но только принял это я решенье –
Холодным потом сразу же облился:
И жалость к самому себе, и страх
Перед другой, гораздо худшей жизнью
Меня вдруг охватили с такой силой,
Что рухнула вся твёрдость намеренья.
Я снова, горше прежнего, рыдал
И плакал, свои слёзы утирая,
И вновь ко мне вернулась жажда смерти.
И снова я прогнал её и плакал,
Слезами заливался до тех пор,
Пока не озарила меня мысль,
Ниспосланная мне среди смятенья,
Должно быть, самим небом и мой разум
Из состраданья стал вдруг рассуждать:
«Глупец! Да можешь ли ты мыслить? Слеп,
Виня других в жестоком обращенье,
Не видишь ты, что сам во всём повинен.
Ты женщине вручил свою свободу,
Закованную в цепи. А зачем?
Что сделала она, чтоб ты заплакал?
Законы применила? Иль взяла
Тебя врасплох оружием и силой?
Быть может, скажешь ты: она должна
Была в тебя влюбиться, зная то,
Что ты влюблён в неё. А раз не так, -
Она теперь причина твоей скорби.
Но этот повод ничего не стоит.
Вдруг попросту не нравишься ты ей?
Как полюбить того, кто не по нраву?
И если ты кого-то полюбил,
В ком вовсе даже нет к тебе симпатий, -
Во всех невзгодах ты виновен сам.
Твой выбор неудачен. Не вини
За это ты кого-нибудь другого.
Любой судья теперь тебя осудит:
Ведь сам с собой ты дурно поступил.
Послужит утешеньем эта кара?
Конечно нет! Поэтому молчи –
Довольно и без этого страданий!
У ней к тебе ни капельки любви,
Ни ненависти, нет ей до тебя
Ну совершенно ни какого дела.
Кому, ответь, нужны твои страданья,
И вздохи, столь глубокие, и слёзы?
Взывать ты б мог и к балкам в потолке.
Зачем же смерть за это призывать?
Ты не успел познать всю радость жизни,
Коль хочешь с ней расстаться сгоряча.
Не осознал того, что муки смерти
Страшней гораздо взбалмошной любви.
Спасёшься ты от пыток, став мужчиной, -
От вечных мук избавиться нельзя.
Итак, - гони подальше жажду смерти!
Ведь приняв смерть, лишишься всех надежд,
Заслужишь муку вечную, тем самим
Счастливей сделав ту, что ненавидит
Тебя, к тебе питая неприязнь.
Пытайся лучше жизнью дорожить.
Продли её, на сколько это можно,
Ведь только жизнь даёт нам шанс, другой
На месть за триумфальное коварство».
И эта мысль, мне посланная богом,
Пробила мрак, в котором был рассудок.
Ко мне вернулось зрение и снова
Предо мной предстало заблужденье.
Но я его ничуть не устыдился –
Напротив, - я в раскаянье заплакал
И беспощадно стал бранить себя
Что я ничтожней, нежли думал раньше.
Лишь ливень слёз презрения к себе
Со временем утихнул, я покинул
С лицом спокойным маленькую келью.
День я провёл в приятнейшей беседе.
Во время сна враждебная Фортуна
Надумала терзать меня во сне:
Мне чудилось, что где-то рядом счастье,
Стремясь к нему, я поднялся на крыльях
И вдруг меня клубящийся туман
Окутал непроглядной пеленою.
Когда туман развеялся, я понял –
Вокруг меня лишь пустошь. Я смотрел
Во все глаза и, напрягая память,
Пытался вспомнить, где я нахожусь.
Знакомство мест сменилось новизною,
Рычанием и воплями зверей.
Мной овладели скорбь и страх. Глаза
Наполнились горючими слезами,
Мешал мне страх что-либо предпринять,
Я ждал лишь приближенья смерти. Мокр
От слёз, увидел я: восходит солнце,
И с той же стороны, ко мне навстречу,
Шагает одинокий человек.
Его увидев, тщетно я пытался
Припомнить кто он, как его зовут,
Хоть мне казалось, что мы с ним знакомы.
- Как ты попал в долину смерти тела? –
Спросил приятным голосом пришелец.
- Обманчивый соблазн людских желаний,
Столкнув с пути, привёл меня сюда, -
Ответил я, - Как выйти мне отсюда?
И тут я понял – предо мною – тень.
От страха я не мог пошевелиться.
- Не бойсь, я выведу тебя отсюда.
Пустыня эта – Лабиринт Любви,
Очарование, Сарай Венеры,
Юдоль скорбей и вздохов, - тень сказала,
Добавив мне, - как выпадет кому.
Я вижу, что и твой рассудок тоже
Не озарили светлые лучи:
Считаешь ты за высшее блаженство
То, что на деле гнусно и ничтожно,
Как и тебе подобные глупцы.
Считаешь ты: тебе всегда и всюду
Приносит благо плотская любовь.
Но в сладострастии лишь в сеть обманов,
В Сарай Любви, подобные тебе,
В конце концов нелепо попадают.
Не двор Любви – долина Скорби это.
Неоднократно ты уже бывал
В местах вот этих, ничего не зная
О всех опасностях, тебе грозящих.
Какая слабость духа и затменье
Рассудка твоего вдруг побудили
Тебя искать кончины? Как, скажи,
Твой разум, помутившись, стал убогим,
Беспомощным и жалким из того,
Что женщиной презренной ты отвергнут?
Неужто мир огромный для тебя
Так мало значил, по сравненью с нею?
Ужели ты так сильно оробел,
Так низко пал и одичал подобно
Лесному жителю, и чужд стал всем
Людям живущим, что нашёл лишь в ней,
Единственной, укрытье и блаженство,
А, обманувшись в ней, тотчас решил
Избавиться от жизни волей смерти?
Какую радость, пользу принесла б
Она тебе, помимо скотской жажды,
Что не сбылась до этих пор, по счастью?
Забудь о ней! Ведь что тебе сулил
Удел скота? – Возможность заключить
В объятиях дряхлеющее тело,
К которому исчезнет вся охота?
Спасение твоё – возненавидеть
Отвергшую тебя до каждой жилки.
Ты видишь солнце? Нам пора прощаться!
И я проснулся, обливаясь потом.
Так ночь способствовала исцеленью.
С друзьями вместе, позже, я решил
Навек расстаться с пагубной любовью
К негоднице, за нос меня водившей.
С тех пор здоров я и при мне свобода,
Принадлежу опять я сам себе.
Ты видишь сам – сон оказал мне пользу.
П е т р а р к а
Лауры нет. В сонетах лишь жива
Она среди пологих dolci colli***
На берегу реки, текущей средь
Лугов уснувших в нежных ароматах
Неподалёку от большой дубравы.
Её всегда открытое пространство
Заботливо и нежно окружает,
В улыбке небо с солнышком над нею,
И теребит легонький ветерок
Распущенные волосы и травы
Стопами её лёгкими примяты,
И сыпят бесконечно лепестки
Цветов весенних на неё деревья.
Лаура, Лауреа, Лауретта.
Кружится имя в танце неустанном
Как воздух, лавр и золото приятным
И лёгким дуновением касаясь.
Мои сонеты. Мой дневник любви,
Моей любимой вечностью постарше.
Что значат описанья красоты
С её на деле чёрными глазами
И светлыми прямыми волосами?
Любовь к Лауре с первого же взгляда,
Как пламя лист, меня вдруг охватила
И всё-таки, я чувствую, что годы
Ни капельки её не изменили, -
Моя любовь – лишь зримый мною образ.
Из многих лет истории любви
Немногие мгновенья были встречей,
Чью мимолётность мимолётность взглядов
В пучине ожиданья поглощала.
Однажды лишь я поднял ей перчатку.
Каким ошеломляющим событьем
Событье это маленькое было!
Впервые встретившись с Лаурой, я
Её увидел девушкою юной.
Годами позже я узнал о том,
Что Лауретта вскоре вышла замуж
И, став женой и матерью, подобно
Прекрасной Беатриче, относилась
С негодованием к моим услугам.
В своих воспоминаньях возвращаясь
К возлюбленной своей, искал её я
На небесах, надеясь на поддержку
Со стороны её в своём спасенье.
Сонетов тон ставал меланхоличней,
Мрачней, темней, как будто не Лаура,
А тень её безлунными ночами
Меня бесплотным духом навещала.
Лауры призрак приходил во сне,
Когда я отдыхал или трудился,
Над книгами склонившись. Ощущал
Я лёгкое её прикосновенье
И жуткий холод мраморных ладоней.
Лауры тень клялась в своей любви,
Клялась мне в том, что чувство её вечно,
Но, к сожалению, она должна
Всегда оберегать свою невинность,
Чтоб наши души обрели спасенье.
«Для блага твоего моё кокетство.
Не упрекай за холодность меня», -
Она, меня лаская, говорила.
Любовь, как пламя, в сердце запылала.
С тех пор прошло уж ровно двадцать лет.
Но и на миг она не угасала.
Стыдливая и чуткая, как жар,
И полная смирения, она
Раскрылась, как стыдливая фиалка
Цветущею весной, и даже в осень, -
Невероятно, правда? – не увяла.
Как будто бы творением искусства,
А не реальностью во мне возникла.
Б о к к а ч ч о
Твоя Лаура – лАвровый венок,
Смесь аллегорий, вздор литературы.
П е т р а р к а
Ты хочешь выбить почву из-под ног
Моей Лауры? На, прочти вот это.
Б о к к а ч ч о
Епископу Ломбезскому письмо?
П е т р а р к а
Читай! Читай!
Б о к к а ч ч о
(Читает)
«… Что ты мне говоришь?
Что будто бы придумано мной имя
Лаура, чтобы я мог говорить
О чём-нибудь и чтобы говорили
Повсюду обо мне, что в самом деле
Лаура – лавр, что мнится мне порой
За многолетний и тяжёлый труд?
Выходит – всё искусственно в Лауре?
Всё это выдумано и притворно?
Ах если б только зло ты так шутил!
Но дело, видишь, не в притворстве –
Безумие моё во всём повинно.
Поверь: никто не может притворяться,
Не делая усилий над собою
Так долго, а усилья прилагать,
Чтоб быть безумцем, – это верх безумья.
Ты к этому прибавить можешь то,
Что невозможно бледность навести
На щёки, будучи вполне здоровым.
Поэтому смотри как бы ты шуткой
Сократовской не оскорбил болезнь».
П е т р а р к а
Лаура – лавр – не Беатриче Данте,
Которую увидеть не удастся.
Действительно, никто уж не увидит
Моей Лауры, в том числе и я,
Но всё-таки присутствие её
Незримое останется навек.
Её глаза рассеивают мрак
И свет зари играет на щеках,
А ангельские губы полны роз
И жемчуга волшебных сладких слов..
Она склоняет голову в наклоне,
С улыбкою ступает так легко,
Как будто не касается земли,
А по щекам её сбегают слёзы.
Она плывёт задумчиво на лодке,
Её качает мило экипаж,
Стоит она под деревом и сыплет
Оно цветы метелью на неё.
В источнике купается она,
Оббрызгивая брызгами меня,
Всецело очарованного ею.
Она то веселится и беспечна,
То озабочена и капельку
Грустна. И в каждое из этих всех
Мгновений кажется мне мимолётным
Отображеньем в зеркале души.
Моей Лауры узкие глаза
И белые, как будто с лилий, руки,
И лёгкая фигура, что как будто
На фоне золотом, как дымка, тает,
Предназначением которой было
Не по земле ступать, а в воздухе
Парить подобно птице, - уж незримы.
Теперь мои восторги и порывы
Тревоги и отчаянье надежд –
Мозаика собора святой Клары.
Стремлюсь я к одиночеству теперь,
Стремленье к светской жизни мне противно.
Мне хочется побыть средь тишины,
Чтоб уберечь алмаз чистейший сердца.
Бунт скованных в неволе прежней чувств
Гармония прекрасного сменила.
Нет мыслей о грехе и нет упрёков,
Нет опасений – нас ведь не осудит
Какой-нибудь святоша и развратник
Нас высмеять не может злобным смехом.
Сама Лаура стала даже ближе
И в неземных признаниях её
Мне возвращаются теперь все взгляды,
Слова, улыбки, жесты, что когда-то,
Превратно истолкованные мною,
Мне причиняли дантовскую боль.
Мои сонеты – заповедь смиренья,
Глубокой преданности, верности
И послушанье ангелу любви.
Мне кажется: любовь – это награда,
Бесценное сокровище души,
Источник совершенства, добродетель
И ум, и проявленье благородства.
Свою любовь я воплотил в сонете: ****
Благословляю день, минуту, доли
Минуты, время года, месяц, год,
И место, и предел чудесный тот,
Где светлый взгляд обрёк меня неволе.
Благословляю сладость первой боли,
И стрел целенаправленный полёт,
И лук, что эти стрелы в сердце шлёт,
Искусного стрелка послушен воле.
Благословляю имя из имён
И голос мой дрожавший от волненья,
Когда к любимой обращался он,
Благословляю все мои творенья
Во славу ей, и каждый вздох, и стон,
И помыслы мои – её владенья.
Примечания
* Т. е. 6 апреля 1327 г.
* * В 1336 году, с Марией д’Аквино.
***Dolci colli – прекрасных холмов.
**** В LХI сонете, приведенном здесь в переводе Евг. Солоновича.