Незаметно пролетел ещё один год, второй год замужества Вареньки. Она уже полностью освоилась в своей новой семье, приняв как должное и уклад, и какие-то семейные традиции и особенности. Пусть и не часто, но вступала уже и в домашние разговоры, раз и навсегда оборвав отвратительную манеру другой снохи, Ольги, криком добиваться того, что она считала нужным, прижав её однажды к двери в сенях со словами: «Заткнись! И не серди меня впредь… В подруги я тебе не набиваюсь, но поскольку мы вынуждены существовать рядом, не смей даже взглядом задевать меня – я твоего куска хлеба не касаюсь, ем свой! Надеюсь, повторять больше не придётся?» Та в испуге только кивнула головой, но с тех пор в доме стало потише… Что так напугало Ольгу? То ли сила неожиданно крепкой руки, то ли не позволяющий сомневаться взгляд, от которого стыла кровь не только у такой вздорной бабёнки, какой была Ольга, мужики отворачивались и спешили уступить дорогу… А, может быть, и авторитет батюшки Варвары, управляющего, Андрея Макаровича, поскольку люди не могли вместить в свои сознания то, что родственные связи между этими двумя, отцом и дочерью, могут быть уничтожены окончательно и навсегда… Кто бы смог поверить в то, что для дочери отныне не существовало отца как такового, как, впрочем, и для того не было больше дочки? Разубеждать кого-то, объяснять кому-то и что-либо она и не хотела и не стала бы ни в каком случае… Но,как бы там ни было, страх перед управляющим, помимо его воли и желания, хранил до поры до времени дочь от досужего вмешательства в её жизнь, позволяя вести себя со всеми так, как у неё это получалось… Вот и Ольга, получив неожиданный отпор, безусловно, испугалась… и отступила в тень… В чём это заключалось? А в том, что при Варваре она не смела уже устраивать безобразные по форме и всякий раз мелочные по причине скандалы и истерики, которые могли бы спровоцировать более серьёзные конфликты даже между братьями (Семёном и Тихоном), если бы они не любили так друг друга… Но и тем не менее, такое её поведение не добавляло тепла во взаимоотношения семьи в целом, порождая какие-то недомолвки и недопонимание…
К самой Варваре в Лучиках относились ровно… В начале, в первые дни, месяцы, даже год, присматривались, осуждая непримиримость её натуры: что это за человек такой? Молодая девушка, а столько гонору… разговаривать не хочет ни с кем из родовы, даже с собственным мужем и то сквозь зубы… Такого до этого никто и представить себе не мог… Больше того, будучи замужем, венчанной, собственно женой-то стала спустя лишь год со дня венчания… Это уже вообще ни в какие ворота не влезало… Много раз родственники пытались увещевать Тихона, объясняя ему, что это просто НЕНОРМАЛЬНО, что так не должно быть! Некоторые, особенно решительные, намекали, а то и открыто указывали на чудодейственное «лекарство» против строптивости жён – вожжи! Не одну, мол, злющую-презлющую тигру они превратили в ласковую, пушистую и мурлыкающую возле ног хозяина кошечку! Но Тихон решительно пресёк как эти попытки вмешательства в их с Варей взаимоотношения, так и любые при нём обсуждения, и тем более осуждения, поведения его жены! И тогда родственники махнули на них рукою: пусть живут, как хотят! Что они и делали…
Собирая самой себе приданное с разрешения батюшки, Варвара не стала запихивать в сундук немалое количество по счёту своих платьев, в которых ходила тогда дома, нет… Кроме нескольких из них, не считая того, в котором венчалась, но забрала из дома тюки материи, все, что могли бы ей пригодиться (а и пригодились!) в дальнейшей жизни! Шить, пусть и не профессионально, как покойница маменька, она умела и даже совсем не плохо, а уж ту одежду, в которой теперь ходила, и вовсе на «отлично». Она долго думала, что может подарить на Рождество свёкру и свекрови в благодарность за их молчаливое, но бесконечное к ней терпение и ровное во всём отношение. В конце концов, решилась сшить ему рубаху, а ей юбку с кофтой… Сказать, что это оказалось для них полнейшей неожиданностью было бы несправедливо мало! Они были настолько удивлены, но удивлены приятно! «Это как же? Это когда же ты?» - шептала растроганная свекровь, прижавшись к её груди... А она стояла и очень хотела плакать, уже чуть ли не сожалея о своём поступке… «Когда… А тогда - хотелось ей прокричать - Когда сидела молчком, и поклон вам до земли, что не тревожили, позволяли мне прятаться за этой занавеской-то…»
Вечером, после того, как управилась со скотиной, взглядом позвала мужа на улицу… Падал снег… Крупные его хлопья медленно опускались на землю сплошною, непроницаемой для взглядов стеной… Они шли, взявшись за руки, в никуда… Шли и молчали… Он ни о чём не спрашивал, а она не могла найти в себе силы объяснить ему всё то, что творилось у неё в душе... Объяснить, как ей больно, как трудно, как одиноко… Искренняя по-детски благодарность его родителей ни за что, как считала и была убеждена, растопила ещё один кусочек её заледеневшего, как самой казалось навсегда, сердца… Слёзы… Они были уже совсем близко… Даже вот сейчас, вот в эту самую минуту как же ей хотелось прижаться именно к нему, к Тихону, и выплакать всё, что так мешало жить, всё то, что вынуждало быть бесчувственной ледяной статуей… «Я не такая! – хотелось ей закричать на весь мир – Посмотрите: я, как и вы… Я живая, слышите, живая!» Но слова, кипевшие и подталкивающие друг друга внутри, никак не хотели или не могли вырваться наружу … никак…
«Варюш! – тихонько прошептал Тихон, нежно прижав её к себе – Ты поплачь! Поплачь, родная моя… Никто, кроме меня и этого снегопада не увидит твоей минутной слабости… Слышишь?» «Не могу… Не могу, можешь ты это понять или нет? – закричала во весь голос она, вырвавшись из его рук – Ты думаешь, я не понимаю, что всё во мне не так? Ты думаешь, что я просто чурка бесчувственная? Нет! Всё гораздо страшнее: я мертва… мертва… давно» «Нет! Это неправда! И ты не сможешь убедить меня в подобной глупости! Я знаю, что это не так! Знаю! И не спорь со мною! Не спорь!» - снова схватил он её в свои крепкие объятия… Варя повела плечами, попытавшись стряхнуть с себя его руки… Не получилось… После двух-трёх попыток, постепенно затихла, судорожно рыдая без слёз… «Всё у нас с тобою будет хорошо! – шептал, успокаивая её, Тихон – Верь мне! Ты только верь мне и в мою любовь, слышишь?» Ничего не отвечая, она только кивала головой…
А снег всё падал и падал… Белый, холодный, равнодушный… Ночь, поражённая и восхищённая его совершенной красотой, перестала прислушиваться к той человеческой трагедии, что развернулась только что на её глазах, вдруг переставшей быть интересной... Она потеряла их за этой сплошной пеленой плавно кружившихся и устилавших землю пушистых хлопьев чистого, не осквернённого ничем земным, снега, наблюдение за которым завораживало взгляд....
«Спасибо тебе!» - проговорила, ещё раз вздохнув, Варя. «Спасибо? За что?» «За то, что выслушал моё сердце…» «Это самое маленькое, что я готов сделать для тебя, спящая моя красавица! – отвечал Тихон – А могу я тебя попросить?» «О чём?» «Оставь мне надежду…» «Надежду? На что?» «Как ты не понимаешь, на то, что однажды мой поцелуй разбудит тебя и ты очнёшься от своего столетнего сна… И как только это произойдёт, мы всё начнём сначала!» «Романтик… Ты неисправимый романтик и фантазёр… А я… я давно уже не верю в сказки со счастливым концом… Пора возвращаться… Пойдём домой!» «Пойдём! – улыбнулся незаметно для неё Тихон, подумав при этом – Ты уже просыпаешься, любовь моя! Во всяком случае, мой дом ты уже считаешь своим! А это очень много!»
А потом опять наступила весна! Приходу тепла радовались все: и земля, и небо, и леса, и сады. И люди! Радовались возрождению и зарождению новой жизни! Радовались первым проталинкам и цветущим подснежникам, возвращению перелётных птиц и озорному пению звонких, обгоняющих друг друга ручейков, спешащих в просыпающуюся Каменку. Всё шло своим чередом…
Отношения между Тихоном и Варварой были, что называется ровными… Она уже не шарахалась от его объятий, не избегала его общества, не пресекала проявления нежности, спокойно позволяла целовать себя, и даже иногда делала это сама, делила супружескую постель… То есть, внешне у них всё как бы и наладилось, но… Тихон очень хотел и мечтал о ребёнке… Однако, наступившая весна вновь не смогла порадовать его скорым приближением этого события… не понесла его Варюха, не затяжелела… «Пока!» - утешал он и себя и её, но она прятала свой взгляд, якобы смущаясь, стыдясь этих слов и даже мыслей об этом… Но была тому ещё и другая, обидная для него, скрытная причина, в которой хоть казни её, хоть терзай на дыбе, она никогда бы не призналась: не хотела она рожать, не хотела и всё! Вот, вроде бы, и наладилось жизнь, и спали вместе, но всё как и не она это была, без души, без трепета… Ведь как понимала-то Тихона рядом с собою? Как вынужденную необходимость… Жалела… Ой, как жалела! Не такой жены был достоин Тихон! Совсем не такой… И добрый, и ласковый, и заботливый, и тихий… Вот уж когда имя кому надо досталось!
«Чего ж тебе ещё? – спрашивала она сама себя, выполняя ту или иную работу по дому – Какого тебе рожна-то ещё, окаянная твоя душа? Выспетка от Бога?» «Не знаю… - шептала, чуть-чуть начавшая оживать душа – Ой, не люб… Ой, не по сердцу… Вот, кажись, ушла бы и не оглянулась…»
«А ложишься… врёшь, стало быть?» «Да… нет… Не всегда вру-то… Просто жаль его… Ой, как жаль…» «А, ведь, он верит тебе! Не сомневается…» «Что ты? Что ты? Нет… сомневается… Мучает его всё это, терзает... А помочь чем не знаю… Не могу пересилить себя… не могу переступить и всё…» «Николая, что ли, забыть не можешь?» «Не знаю… Повстречать боюсь… Не вижу – и не нужен… А повстречать боюсь… Ой, как боюсь…» «Не женился, ведь, холостяком живёт… А как мать схоронил, и на люди не показывается… Всё больше со скотиной, в пастухах теперь…» «Знаю, знаю… А как бы я не узнала-то, когда за спиной так и шепчутся, да ещё и сорока эта, Ольга, все новости на «хвосте» домой тащит… Скажет какую-нито гадость и лупит бельмы, ждёт как я на это отвечать буду! Ждёт, что корёжить меня начнёт от слов-то её «ласковых»… А только не бывать тому во век, не видать никому моей слабости… Жизни себя лишу, грех на душу приму, если дрогну когда-нибудь, покачнуся…» «Варя, Варя! Да нельзя же так! Не пристало так вот женщине-то…» «Только так и нужно! А вот по-другому как раз и нельзя… Была бы я другою, давно бы растоптали… Один батюшка родимый чего стоит… А так вот и жива, и живу… Живу! Вопреки и назло, да и на радость некоторым!»
Вот какие думки роились в голове Вареньки, Варюхи… Назойливо, упрямо… Не прогнать, не отмахнуться… Да и не прогоняла она их в упрямом своём постоянстве… Эх, как бы мог разгадать их Тихон-то её Петрович… Как бы мог он их прочитать… Ну, а с другой стороны, может, оно и к лучшему, что не мог-то? Чувствовал, сомневался, но любил! Да так любил-то, что любая из жён позавидовать ей бы могла! А, может быть, он и этому был рад до самозабвения…
«Родит – ребёнок растопит последний осколочек льда в ней, совсем оттает, опомнится! Не может же она не замечать моих чувств к ней! Да всё она замечает… давно всё поняла… Долго ждал, подожду ещё чуток… Жизнь – длинная дорога… Не одну ещё версту рядом одолеть предстоит!»
Но человек предполагает, а Господь располагает…