Вечно

    
История из жизни

Мусор Манюня носила к пятиэтажкам, от куреней не забирали. В условном "дворе" - пустыре, на котором сходились для игр и духовного роста дети из рассеянных по микрорайону "хрущоб", - стояло невысокое бетонное сооружение, фактически, две стены под углом 90 градусов, куда и сносился весь мусор. Про себя Манюня прозвала сооружение Стеной Плача -очень уж плачевный вид был у этих куч  в окружении доперестроечных баков и послеперестроечного граффити.

Ходить к Стене было далековато и тяжеловато, но ни Манюне, ни соседям ее, обитателям куренной Нахаловки, стихийно возникшей еще во времена постройки "хрущоб" и состоящей из незаконно заселенных или полузаконно построенных бараков и домишек - не домишек даже, а именно, что куреней, - жаловаться не имело смысла. Они радовались даже, что про них каким-то чудом забыли. Почта еще доходила в единственный, один на всех почтовый ящик, а в остальном были они совершенно забыты городскими властями, которых занимали более лакомые участки. Народившихся в девяностые новых хозяев города и жизни, активно строивших приморские дворцы, тоже не интересовал этот участок - от центра далековато и до моря неблизко. Откуда было им знать, что некоторые курени очень даже хорошо сдавались приезжим победнее, не возражавшим против сорокаминутной поездки двумя трамваями на ближайший пляж.

И то сказать, невзирая на тонкие беленые-перебеленые стены, жилось в куренях лучше, сытнее, чем в пропитанных запахами котельной и плесени пятиэтажках. Стены продувались зимним ветром, но и в хрущобах было не теплее, не грел бетон. А зато были у всех огородики-садики, маленькие, но совсем нелишние. А мусор... Мелочи, право. Зато по нему всегда можно было определить, чем живет народ. Особенно в девяностые.

Именно тогда нашла Манюня Ленина. Ленин был небольшой, для внутреннего, так сказать, употребления - в актовом зале такого можно поставить или в кабинете управленца среднего звена. Их, Лениных то есть, тогда часто выбрасывали или разбивали. А Манюня как раз размышляла о том, как решить проблему птиц на огороде: они обнаглели настолько, что даже чучело в клетчатой рубаше и кепке младшего сына не производило на них былого впечатления. Терять же продукты собственного труда было неуместно и даже опасно: Манюня серьезно рассчитывала на огород, поскольку воспитательской зарплаты на овощи-фрукты давно не хватало.

Посему Манюня взвалила Ленина на универсамовскую тележку, с которой она только что разгрузила мусор, и привезла его на огород. Хотела и на него надеть кепку, но для начала решила посмотреть, как птицы отнесутся к лысине. Было уже темно, но белое гипсовое чудо ленинской головы разрывало темноту, как черную фотобумагу. Что-то было в нем от фотографий Луны или еще какой планеты из планетария.

Манюня даже растрогалась, вспомнив, как в планетарии ее принимали в пионеры. Она так тогда разволновалась, что бОльшую часть церемонии провела в туалете, и вышла из него  тогда, когда весь класс был по увезен, а повязали ей красный галстук на следующий день, когда она, переболевшая патриотизмом и измученная рвотой, пришла-таки в школу. А в тот день они с бабушкой побродили по планетарию, и навсегда звезды и планеты с его расписного, бывшего церковного, купола стали для нее символом идеологического фронта и приметой развитого социализма.

Она поставила бюст на ящик из-под стеклотары, чтобы он, с одной стороны, возвышался и бросался в глаза летающим обжорам, а с другой, не был виден с улицы. Дома у Манюни редко кто бывал, сплетни Нахаловки ее мало волновали, хотя прожила она здесь лет пятьдесят, не меньше, почти всю свою сознательную жизнь. План сработал. Распущенные южные птицы Ленина серьезно забоялись и на целое лето оставили Манюнин двор-огород в покое. Результатом стало спасение не только овощей, но и вишни, неслыханное дело! Ленин справлялся отлично.

Манюня выходила летними вечерами вытирать до храмовой белизны шарообразный идеальный череп и значительное, строгое, с детства знакомое лицо, и привыкла к нему настолько, что присаживалась на ящик рассказать Ленину о том-о сем: об интригах местного базарчика, куда иногда выносила она огородные излишки, об успехах ее выросших, уехавших за границу  и позабывших о местных проблемах детей, о беготне в собес, о последних новостях помидорно-огуречной ее империи, о недавно прочитанном Пелевине, с которым не согласна. Оба они, и толстая Манюня с профессиональной хрипотцой в тонком голоске и лицом, похожим на безостановочно тикающий часовой механизм, и неподвижно-суровый, по воле обстоятельств и по сути своей, оголодавший в борьбе за счастье пролетариата вождь, знавали хорошие времена, и что же теперь... Манюня рассказывала, Ленин глядел вдаль.

С первыми заморозками Ленин раскололся. По обширной белой его лысине поползла, зазмеилась трещина, к марту расширившаяся и разворотившая череп вождя мирового пролетариата. Как ни старалась Манюня отбелить бюст и придать ему прежний внушительный вид, птицы полностью потеряли к нему уважение, и самые наглые даже садились  на череп где-то в районе гипоталамуса. Весной же в трещинах ленинской головы возник тонкий земляной слой, и неизбежная, хоть и трепещущая от собственной смелости пастушья сумка начала прорастать там и сям.

Ленин потемнел лицом, что-то монгольское прорезалось в чертах, и жалко было на него смотреть. Теперь Манюня не опасалась, что его заметят прохожие. Он изменился, как пришелец, совершивший вынужденную посадку и проживший несколько лет в нездоровом земном климате. Теперь стало заметно, что они с Манюней ровесники, предпенсионные пожилые люди. Что-то в нем проявилось от кладбищенской стены, и душевность в отношениях куда-то исчезла. Поэтому когда его заметила любопытная соседка, зашедшая обсудить предполагаемый снос ближайшей автобусной остановки ("Тю! Я аж испугалась!"), она готовно согласилась убрать Ленина с глаз, а когда под ее нажимом, вместо того, чтобы сдвинуться, опрокинулся ящик и голова великого вождя, прокатившись до самого ее порога, раскололась с легкостью богемского стекла, не очень переживала.

И все-таки она не могла оставить его тут, на огороде. Манюня тогда положила Ленина в холодильник. Как в Мавзолей. Хотела в морозилку, но туда он даже частями не влез. Маленькая у нее морозилка потому что. А в холодильнике просторно, все равно продукты Манюне не по карману, живет в основном за счет домашних солений-маринований.

И когда я в последний раз навещала родной город, он все еще там лежал. Полезла к Манюне в холодильник за пивом и тюлечкой, а там - Ленин. Тогда-то и рассказала она мне всю историю. И лежать он там будет вечно. Заслужил он у Манюни. Ну, пока не вспомнят про Нахаловку и не отключат там электричество. Или холодильник не развалится от старости. Не такой человек Манюня, чтоб вождей выкидывать.