Моя душа грехами богатела,
вокруг меня сгущалась пустота.
Болезнь, в залог - моё - забравши тело,
коснуться не давала мне листа.
Так долго длились зимы те и леты,
что счёт утратив - и часам, и дням -
больничные закаты и рассветы
в лицо смеялись всем календарям.
И жарче, чем больничная простынка,
алее, чем граната спелый сок,
устав от бесполезных поединков,
утратить разум возжелал висок.
И я дремала чуждая душою:
подушка - камень во главе угла.
Скосивши глаз, гордилась добротою,
мне кровь вливая, острая игла.
Как чудо иль ненужные виденья,
сквозь марево иль радугу слезы,
являлись мне людские посещенья
с цветами и останками лозы.
Звучали, как слова другого мира,
рассказы о вине и хрустале...
Лишь дальний запах сонного эфира
из недр больничных доползал ко мне.
Моя душа грехами богатела...
И как-то раз, вот так - из озорства -
душе приспичило моё оставить тело,
забыв законы тесного родства.
Вы думаете, это было просто?
Вот просто так, из белой простыни,
во весь объём и в степень всего роста,
поднять из сна значения свои?!
Вы думаете, это было просто?
Восстать и встать - дрожащею струной,
когда полтонны весит просто простынь,
и пропасть - меж кроватью и стеной,
где тишина, звенящая до боли,
где бледная, как боль, луна в окне,
где снег - на раны - вьётся белой молью,
а сон и явь забыли обо мне?
Вы думаете, это было просто,
когда болезнь - в минуты торжества -
кричала мне, что я - больная особь
без знака пола, знака ремесла?
И в тишине того больного мира,
где горе громоздилось до небес,
ко мне являлось нечто и манило
вослед себе, в забытый Богом лес.
В уста целуя сладостно, так мило
прохладу обещало и покой...
Но Ангела крыло меня хранило:
лоб осенив бесплотною рукой,
он мне шепнул: «Вставай, ещё не время...
Тебе ль родня увядшая трава?
Ещё неси своих желаний бремя
и думать продолжай, что ты права.
Иди, спеши, исправь свои желанья!
Целуй друзей, с врагами замирись...
Исполни всё: призванья наказанье,
танцуй и пой, раскайся и молись...»
Ни силы не хватало мне, ни веры,
раскаянье не мучило меня...
Но из глубин, как из минувшей эры,
Его глаза горели в два огня.
И я решилась: протянувши руки,
как матери, Хранителю... Ему...
Я превзошла печальные науки
и, сделав шаг, приблизилась к окну.
***
И я живу. Жива ещё покуда...
Но, как и прежде, ночью в тишине,
я продолжаю свято верить в чудо,
в безверии явившееся мне.
2002