О, не произноси в досаде слов,
что сокрушают сердце тёмной болью.
Мой милый, мой прекрасный птицелов,
мой Дидель, мне так радостно с тобою,
в уютной клетке милых рук твоих,
целуя пальцев тёплую решётку
моей тюрьмы. И замирает стих,
на полуслове, полубукве, чётко...
Следы свои оставив на стекле
окна –
что видом прямо на свободу,
где до того сгустилась тишина,
что вот – уже напоминает воду,
залившую сгущённой тишиной
мои слова… Они всё тише, тише...
Свой полог ночь натянет надо мной
и звёзды вышьет на прозрачной крыше.
Держи меня, мой милый птицелов –
добыча эта всех добыч страннее –
не птица – стрекоза. Как повезло!
Вот только, что же делаешь ты с нею,
пронзая сердце острою иглой?
В коллекцию других... таких же мошек...
Мой птицелов нисколечко не злой –
он очень добрый, он такой... хороший.
Он просто любит маленьких стрекоз
и бабочек, и птичек и... гербарий.
Он дарит жертве сказочный наркоз...
Рисунок крыльев странно-фрагментарен,
он замирает в суетном рывке
и застывает красочно и страшно.
А в тысяче-фасеточном зрачке –
мир вывернут, разбит и перекрашен.