Вы к Золотым вратам, нам по пути, вы сыновья, тогда за нами, колобки.
Что слышно мужики? Насчет ворот, поведали отцы, узки, и высоки, и страшно далеки, нам не дойти, нам не войти, тогда зачем идти. Чего стоять, шагай, дойти, войти, успеть бы их найти, удача оправдает наши дни. На горизонте тлеют языки, часы, бегут. Тревожат фонари, они нам согревают дни. Короны возвышают всех, они нас ставят на весы. Мы так легки, снимайте, братья сапоги. Товарищи по счастью, мы взлетим, мы полетим как солнечные пузыри, и лопнем, как они.
Весы стоят, дрожат, и ждут, а голоса поют, зовут, еще зовут.
Когда повиснут плети рук, остынут кости слуг,
из тени выйдет шут.
На голове колпак, по левой стороне, горящий жгут, в руке, конечно, кнут. А возле ног, не догадаетесь, палач. Он чистит сапоги, он поправляет каблуки, он весь горит, и норовит подставить правое плечо. Сир, обопрись, еще, как хорошо. Он служит, и кому? Вы, не поверите, шуту. Перебежал, перелетел, когда успел. А что народ, молчание хранит, уже его народ. Пора присягу начинать, кому-то голос надо подавать, но кто рискнет, и сунется, не зная брод. А ну, взбунтуются, такой тут сброд. Давай вельможный князь, простыл, ну посиди. Тогда святой отец, на что мирские мне дела, а выше их. Ну, делать нечего монах, давай чернец, иди. Народ ведь слово правды ждет, неси. И тот встает, молчит, над головой проносится рукой, как будто крест, как будто шест, народ затих, глазами ест.
А шут расцвел, повелеваю, говори, что есть, не бойся, городи.
От ямы – до царя, одна межа, лишь встал, и тут же лег. Стоять, какой тут нужен ум. Лежать, какой тут нужен слух.
Ну, слушай шут.
Ты где сидел, за пазухой, смотрел, бывало, пел. Но чаще тоненько свистел, из чащи голос подавал. И тем служил, и тем страдал. По виду брат, на деле, дожидался, гад. Я поседел, но уцелел, и потому так рад? Скажи, чем ты рад, молчишь, молчи, я за тебя скажу. Ты будешь говорить, как будто это я? Каков наглец, ну говори, заря уже горит, сгорит, за ней и ты.
Замри, язык не распускай, и палкой не махай.
Пока рождаются шедевры, шуты торчат как жерди.
Кого бы этой жердью зацепить. И я торчал, минуты догонял, как мог, бывало, даже обгонял. А вот когда выходят короли, шуты болтаются со стороны спины. То слева зачеркнут, то справа подпихнут. Мне что, войти бы в настоящий сад, опередить. Всю жизнь дрожал, и ждал. Чуть не сгорел, но все же влез, пролез в чужой благословенный сад. Садовника спихнул, лопатой землю распластал, чепец с башки содрал. Вот мой черед, пришел, настал, какой же воздух райский я вдохнул. Чернец рукой, опять повел над головой, как будто осенил, как будто очернил. Народ дыханье затаил. Дурак, а взял умом. Одна беда, твой шустрый ум не вылез из болота смут, которые ты заварил, ты думаешь, ему кипеть, болеть. Хотел над городом стоять, в священном храме петь, ты будешь вороном хрипеть, ты будешь только тлеть.
Эй, пономарь, ты не забыл свои листы, тогда читай.
Звонарь, веревка, где твоя, хватай
Ну, все чернец,
заря теряет золотой венец, когда-то должен он упасть.
Тебе повелевает твой отец, не надо бить челом, укрась торжественным венком, свой третий позвонок. А я, как полагается отцу, вздохну, слезу пролью. Не веришь мне, по слухам дерзким меришь. А надо б по делам, вот делом докажу. Пролью, не стану врать, что горькую, но все ж слезу. Я к правде мил, я жалость в сердце сохранил. А что себе на сердце наступлю, тому не я виной, ты так решил. Рукой слуги секиру опущу, потом в высокий храм пойду, твои собратья будут там, я вместе с ними подведу черту. Да, вот еще, едва не позабыл.
Перо твое, оставь его, клянусь, я сохраню.
И с ним немало радостных страниц переживу. Страниц, или минут, делить их раньше не любил, тем более не разделю сейчас. С пером, я память сохраню, и дальше передам, я так решил.
Слуга, уважь его, без игл, без колеса, и без кнута,
он заслужил