Вдруг опять жара. И тогда из райских
кущ, сквозь душную скуку майских,
выбегают евы в коротких майках
(уж адаму штырит штаны штыком).
На бульварах - банки, бычки и пробки;
дальше - юбки, губки, коленки, попки;
а Москва скулит, продираясь в пробке
в свой эдем за баней и шашлыком.
И, пыхтя, до ночи ползет на дачи,
закупив бухла, получив на сдачу
с ледяных ночей и судьбы собачей,
за неладный крой и холодный край -
под конец весны призовое время
поливать цветы и засыпать семя
(то есть, просто трахнуться всем со всеми),
вдоль оград у грядок играя в рай.
По ступенькам сходит господь Ярила,
обивая ражим ..ём перила.
Пробудясь, в подкорке ревет горилла,
очумело чуя со всех сторон
шабаш юных муз, - хоть пляши, хоть падай! -
у которых бедра звенят ламбадой.
Но извечный дачник в трусах с лопатой
возвращает нас в страну похорон.
Ежегодный рай в родовом бунгало:
заседать кагалом вокруг мангала,
рвать хлопушки и заливать моргала,
повторяя вновь "хорошо сидим".
Что здесь можно делать? Наверно, клево
попалить на праздник шоссе Рублево -
или враз нажраться в кустах до блева,
протестуя против полярных зим.
Вот такой наш рай - в том краю, в котором
век за веком время идет с повтором.
Где всегда найдешь над пустым простором:
по середке верно стоит тюрьма.
И всегда за этим глухим забором,
где чекист на вышке стучит затвором,
кто-то смотрит в клетки ослепшим взором,
об осколке мая сходя с ума.
2013