Прошмыгнув никем незамеченной в свою комнату, Варя спустя некоторое время как ни в чём ни бывало вышла к завтраку и только любящее сердце матери, пристально смотревшей на дочь, внезапно и неожиданно для своей хозяйки пропустило два удара подряд, замерев вовсе на какую-то долю секунды, чтобы потом, словно одумавшись, запустить свой «двигатель» вновь, наполнив невыносимой болью первый после остановки удар… "Ох!" – схватилась рукою за сердце Софья Иппатьевна. «Что такое? – встревожено поднял голову от своих «Биржевых ведомостей» Андрей Макарович – Что с тобою, Сонечка? От чего ты вдруг так побледнела?» «Ох, отец! И сама не знаю… С сердцем что-то… Первый раз в жизни такое… Совершенно неожиданная боль, как вспышка… Лишь охнуть вот и успела, как она уже погасла… Как и не было ничего!» «Ты правду сейчас говоришь или, как обычно, стараешься отвлечь от себя внимание? Давай-ка вот как дороги встанут навестим нашего доктора в его больнице или на дому, а? Как ты на это смотришь? А, может, послать за ним кого-нито, пусть сам сюда приедет? Что-то ты начинаешь меня беспокоить, любовь моя…» - встревожено проговорил глава семейства, глядя на свою дражайшую половину.
«Да будет тебе, отец, страху-то напускать! Не такая я уж и неженка, как ты меня вот тут выставляешь… Повернулась неловко, вот и все дела! Давайте продолжать завтракать! Не хватало ещё, чтобы ты у меня из-за каких-то глупостей аппетит потерял, голодным по делам отправился! Варюха! А ты что глазищи-то округлила? Ешь, а то вон каша-то совсем уже остыла! Что-то ты тихая какая-то сегодня... Ладно ли выспалась? Тебя спрашиваю или со шкафом разговариваю? Что молчишь-то?» - уже, как бы и сердясь, тормошила она вопросами дочь, но та так увлеклась поеданием с детства нелюбимой манной каши, что, казалось, даже не расслышала обращённой к ней тревоги маменьки. «Варя! – уже громко и резко проговорил отец – Ты почему молчишь? Язык проглотила, что ли?» «Ничего я не проглотила… На вас не угодишь: много говорю – плохо, стараюсь больше молчать – опять не так…» «Ишь ты, гонору-то сколько! А я вот не велю тебе сегодня из комнаты выходить, посидишь взаперти, подумаешь, может, помягче характером-то станешь! Ишь ты, упрекать нас вздумала… Взрослая, что ли, стала?» «А запирайте, запирайте! Хоть и на вовсе в комнате оставьте! Ваша воля…» - расплакалась дочь и, выбежав из-за стола, убежала наверх в свою комнату.
«Что это с ней такое?» - обеспокоенно спросил он у жены. «Вот, теперь сам изволишь видеть, как с нею становится трудно… Взрослеет, наверное…» «А я вот сейчас поднимусь к ней да хворостинкой вдоль спины…» «Не горячись, не нужно… Я сама немного позже поднимусь и поговорю с нею… Успокоится и всё наладится… Она у нас добрая и весьма разумная не по возрасту девочка… Окриком только озлобить да настроить против себя можем…» «Ну, как знаешь, смотри сама… Но я тебе прямо скажу: не нравится мне её поведение, взбрыкивания эти… Ох, не нравятся… Смотрел вот на неё и вдруг так явственно своего батюшку, Царство им Небесное, увидел…Такая же упёртость и упрямая несговорчивость…» «Ну, а что ещё ты мог ожидать? Она же его внучка! Кровь… Корни… Никуда от этого не денешься… На осинке не растут апельсинки… Ладно, Андрей! Успокойся, пожалуйста! Позволь мне самой с этим разобраться! Вот, когда у меня перестанет получаться, тогда, пожалуй, бери свою хворостинку!» «Как бы тогда поздно не оказалось…» «На всё воля Божья! Ступай себе с миром и о нас не тревожься – всё будет хорошо, верь мне!» «Смотри когда так… Пойду, пожалуй! Дел невпроворот сегодня: закупщики должны приехать. Шерсть хочу им предложить. Изрядно за зиму бабы насучили-начесали. Подводы на две, а то и на три наберётся! Да и мёд прошлогодний можно подчистить… А, впрочем, тебе это не интересно, наверное, слушать… Ты лучше на кухне распорядись, возможно они останутся отобедать с нами!» «Нет, ну почему же не интересно-то? Очень даже интересно!» «Да?! А чего же тогда смотришь, как будто в первый раз увидела?» «А это потому, что не часто ты меня балуешь подобными темами в разговорах! Обычно стараешься стороною обходить хозяйские дела, вот я и удивилась, услышав подобные речи!» «И правильно делаю! Оно тебе надо? У тебя, вон, и с Варькой забот полон рот, а я про какие-то подводы принялся рассуждать… Старею, что ли…» - проговорил, улыбаясь, Андрей, закрывая за собою двери столовой.
Отдав необходимые распоряжения по дому и насчёт обеда, Софья решила всё-таки подняться и поговорить с дочерью, надеясь на то, что та должна была уже успокоиться – всё-таки прошло, как думалось ей, не менее часа… Распахнув без стука дверь в комнату Вари, она заметила, что та что-то поспешно спрятала под подушку. «Маменька! – возмущённо вскрикнула дочь – Вот вы меня всегда учите, что нельзя без стука входить, а сами как поступаете?» «А тебе не кажется, дорогая моя, что несколько преждевременно делать взрослым замечания? – вопросом на вопрос ответила мать – Что это ты там спрятала под подушкой?» «Ничего!» «Позволю себе не поверить, поскольку ясно видела совершенно обратное… Неужели ты мне настолько не доверяешь, что не можешь сказать правду?» - с обидой собралась уходить прочь Софья. «Маменька! – чуть слышно остановила её Варя – А вы не будете смеяться надо мною, как делаете всё последнее время?» «О, Господи! Да неужели я так отвратительно себя веду? Клянусь, начну исправляться прямо теперь же!" – и возвратившись к дочери, присела рядом с нею на кровать. Та снова взглянула в её глаза с какой-то испуганной, не свойственной вовсе её боевому характеру, мольбой и, вдруг решившись, быстро достала из-под подушки довольно-таки толстую тетрадь или скорее даже записную книжку, точно такую, которыми пользовался Андрей для своих рабочих заметок и записей( у отца выпросила – промелькнула догадка) и протянула её матери. «Дневник?" – спросила та, не раскрывая тетради. «Нет… - вновь очень тихо ответила Варя – Да вы откройте… посмотрите сами… там стихи… мои… Только об этом никто-никто не знает, даже Дуняша…»- спрятав раскрасневшееся лицо в ладони, сдавленно вздохнула она…
«Стихи?! Ничего себе! – громко, на всю комнату, воскликнула мать – А почему ты скрываешь это? Вот так сюрприз!» - и засмеялась совершенно счастливым смехом, чем снова повергла чуть было успокоившуюся девочку в смущение: «Вот! Я так и знала, что вы станете надо мною смеяться… так и знала…» «А вот и не угадала, не над этим я вовсе смеюсь! Что же смешного в том, что человек настолько талантлив, что в состоянии так оформить свои мысли и выложить их на лист бумаги, что прочитав их, другой человек станет восхищаться красотою рифмованных строк? Нет, Варвара Андреевна! Смею уверить вас, дорогое моё дитя, что ничего смешного в этом отродясь не было!» «Правда?» - повернув вдруг озарившееся надеждой лицо спросила девочка – Вы правда так думаете?» «Ну, конечно! Можешь даже не сомневаться в этом! А потом, неужели ты назовёшь хотя бы один случай, когда бы мы с отцом в чём-то обманули тебя?» «Нет!» «Вот почему нам очень бы хотелось, чтобы и ты росла честным и правдивым человеком! Чтобы, услышав сказанное тобою слово в разговоре просто или же в стихах, люди не сомневались в его правдивости, в том, что всё оно вот так именно есть!» «У…- протянула Варя – В стихах не получится…» «Почему это?» «А потому, что в них очень часто и звёзды разговаривают, и ветерок что-то шепчет… а, разве, это правда?» «А, разве, нет? Разве, когда ты об этом пишешь, ты не видишь и не слышишь насколько мир вокруг тебя волшебен и необычен? Если это так, тогда я не понимаю, как можно написать хорошие стихи…» «Но, маменька, вы же не читали их ещё… Может, они совсем-совсем дрянные и мне не нужно их вообще записывать… пусть себе плетутся, как всегда, там, в мыслях, в голове и не просятся наружу…» «Девочка моя! А как давно ты заметила за собой эту особенность мыслить не как все?» «Давно… Как мне часто кажется, я всегда такая ненормальная была…» - вновь засмущавшись, отвернулась к окну Варя. «Не в кого тебе ненормальной-то быть! – проворчала на это мать – Вот так и заруби себе на своём курносом носике, поняла?» «Да! – вздохнула девочка – Поняла…» «Варь! А, можно мне прочитать хотя бы одно стихотворение? Так хочется, просто сил нет…» «Читайте, разумеется… Но только в этой тетради их мало… последние только…» «А где другие?» «Я их в костре сожгла…» «Как сожгла? Почему?» – охнула от огорчения Софья. «А что с ними ещё-то делать? Другие напишу…» «Нет, это настоящее безобразие! Варварство какое-то… Это, позволь тебе прямо сказать, никуда совсем не годится! Да, неужто не жалко было?» «Жалко…» «А почему же тогда?» «Боялась, что вы, узнав, ругать меня за них будете… Вы в последнее время всегда недовольны мною…» «Ах, ты дурочка! Да мы беспокоимся о тебе, боимся, как бы кто не обидел нашу Варвару-красу! А ты вон как всё увидела… Давно бы нужно было откровенно поговорить с тобой! Ведь мы с отцом друзья тебе, а не враги, веришь?» «Наверное…» - неуверенно пожала плечиками та, но всё равно во взгляде не было тех, обычных для неё, безмятежности и веселия, а, напротив, что-то клубилось непонятное, замешанное на какой-то тревожной тайне, которую она, похоже, была ещё не готова раскрыть…
«Ладно! Всё образуется, всё утрясётся!» – в который раз подумала про себя Софья и обратилась к дочери ещё с очередною просьбой: «Давай-ка мы с тобой вот так договоримся, что ты впредь не станешь больше уничтожать своих стихов! Если не захочешь, чтобы мы их читали, то просто скажи об этом – мы поймём и уважим твоё желание, хотя, не хочу скрывать, что весьма и весьма огорчимся недоверию к нам… Варя! Прочитай сама хоть что-нибудь, пожалуйста!» Та, быстро взглянув в лицо матери, взяла из её рук тетрадь и раскрыла на последнем листе:
Почему меня не понимают?
Что во мне не так внутри иль вне?
Говорю...не слышат, не внимают…
Хорошо, покойно лишь во сне!
Там цветут красивые ромашки,
Веет чистый, свежий ветерок,
Пьёт нектар из ярко-алой кашки
Пилигрим таинственных дорог…
И, помолчав минуту, словно чего-то ожидая, прочитала другое:
Когда смотрю в ночное небо,
То понимаю: сам Господь
Соединил в нём быль и небыль…
Как я хочу, оставив плоть,
Взлететь туда, к Нему, повыше
На крыльях маленькой души!
Но то ли дождь стучит по крыше
Иль чей-то шёпот: «Не спеши…»
«Господи, Варенька! Как же это хорошо! Неожиданно по-взрослому... Какая же ты у нас умница!» – тихо, сквозь слёзы проговорила мать, как только смолк прерывающийся от волнения голос дочери. «Правда?! Вы не шутите надо мною?» «Нет! Как можно над этим шутить? Это настолько серьёзно, что я даже слов подобрать не могу… Удивительно! Варя! Можно я вечером расскажу обо всём папе? Можно, почитаю ему? Пусть бы и он порадовался, а?»
«Ладно!» - шепнула, соглашаясь, девочка.