сильная, цельная любовь передается от человека к человеку, от одного к одному, но когда она слабеет, то дробится, разделяется, от одного передается нескольким, от нескольких многим, так и здесь, книгочей был не единственным носителем этой искры, она горела, мерцала и в другом, жившем на континенте, но в то же самое время, это было время оперы, и он страстно любил женские голоса, он любил пение, не столько оперу, сколько пение, он любил женское пение, голоса любых регистров, тонкости вокального мастерства для него значили не так уж много, он любил голос и готов был слушать даже начинающих певиц, если в их голосе что-то его пленяло, а пленить его было не так уж трудно, он любил и такие голоса, которые другим ценителям казались грубыми, недоделанными, но был не так уж требователен, не так придирчив, он не был снобом, не выдавал себя за придирчивого знатока, да он и вообще мало с кем говорил, у него не было близких друзей, не было и хороших знакомых, в опере он сидел всегда на одном и том же месте, каждый вечер, не пропуская ни спектакля, на сцену он не смотрел, слушал, закрыв глаза, и все же для него было важно находиться среди публики, в театре, это было необходимым условием для восприятия, переживания, когда-то по соседству с ним, этажом выше, жила певица, и он мог слышать, как она поет, но это не доставляло ему удовольствия, он даже затыкал уши, когда же вечером он отправлялся в театр и слушал ту же певицу в спектакле, в уголках его закрытых глаз, под веками, собирались слезы, ее голос, будто лот, касался самого дна его души, мужские голоса его не привлекали, когда пели мужчины он просто дремал, но как только раздавался женский голос, он просыпался и вслушивался, он никогда не дарил цветы певицам, не поджидал их у дверей, не пробовал познакомиться, он любил не певиц, а их голоса, и ему было достаточно того, что он мог слышать, как они поют, конец его был похожим на конец его предшественника, книгочея: он скончался, попав под лошадь, когда торопился на очередной спектакль.