Осталось последнее слово —
тянуть... не сказать.
Так рушится жизни основа.
Так моря взрывается гладь.
О, лучше б меня послушал!
Не слушал — перебивал.
Так клином вбивают душу
в другую.
Так наповал
убита.
Memento more!
Не помню какое число.
Но было когда-то море.
Теперь лишь глина и соль.
Но было когда-то: флейта
и Хлебникова словарь.
Но было когда-то лето...
Двадцать шестое. Январь.
_____
Утопленники.
Так тонут,
но не кричат: «Караул!»
Угадываю по тону
смертельную бледность скул,
смертельную точность глаза.
В прицеле средь многих тел,
о, как я просила не сглазить
меня на той высоте.
На той вершине. Ты помнишь
четырнадцатый этаж?
Забыл? Ну Бог тебе в помощь!
Другую дороже продашь!
Другую дороже сбудешь.
Не дышит другая — та,
с которою завтра будешь
мой профиль сдирать с холста.
Не бойся! Он не проступит
сквозь краски новых побед.
О бедность моя! О скупость!
О верность — тебе вослед!
Так золото не считают,
сокровища не хранят,
надежды так не питают,
как я напряжённо назад
гляжу.
Ведь слиты и сбиты —
едины в Его горсти.
Не крикну: «Всё ясно. Мы квиты!»
А только: «Прости же. Прости!»
_____
И только.
Что врозь нам дальше
до черных дверей идти.
Что больше не будет ни фальши,
ни истины, ни пути
иного.
Лишь стены, стены.
С обеих сторон — дома
чужие. И в каждом — сцена
для игрищ. И в каждом — тюрьма
с решёткой. Решись на волю —
не выпустят. Подожди.
Быть может, тюрьма — не больно?
Быть может, пойдут дожди...
И ты не решишься в слякоть
под лезвия влажных ножей?
И будут тихонько звякать
ключи в руках сторожей.
И будет... Ни чёрта не будет,
ни Бога. Не обессудь.
Тебя и труба не разбудит,
сзывая на Страшный Суд.
А мёртвые срама не имут.
Что им этих слов пожар?
С ребёнком моим, что вымыт
из чрева, рядом лежать.
_____
Не женщина я. Не птица.
(Свидетель: гнёзда не вьёт).
Я разве что та певица,
что ворот на горле рвёт.
Я разве что та монета,
что в воду ты упустил.
За флейту мою, за сонеты
мне Бог и тебя простил.
_____
Разнимешь ли страсть и стыд?
Так вместе — ладонь и гвоздь.
На верность со мною слит.
Навечно, как в землю, врос.