Творчество Аркадьева отличают бескомпромиссные искренность и лаконичность. Чего только стоит последнее двустишие, нацарапанное им гвоздём на холодильнике накануне того утра, когда он был обнаружен захлебнувшимся в постели на квартире его тётушки:
Поутру
Я умру
Как можно заметить, и в последние часы жизни Аркадьев не изменил своей творческой манере: он никогда не писал стихотворений длиннее, чем в две строчки.
Многое ли возможно вместить в две строчки? Когда я задал этот вопрос самому Аркадьеву, он ответил: «В две стихотворные строчки можно вместить совсем немного, однако сквозь это «немного» будет яростно прорываться то, что осталось невмещённым».
Для Аркадьева ограничение в две строчки было сродни раме в «Натюрморте с цилиндром» Ивана Пуни. Наискосок расположенная рама вмещает в себя небольшие части чёрного цилиндра, барабана, зеркала, висящего на стене, и целиком - розовый бумажный прямоугольник, прикреплённый к стене. В результате внутри рамы образуется супрематическая композиция, за рамой же остаётся то, что породило эту композицию, в том числе и те объекты, которые не вместились даже частично, но, очевидно, участвовали в порождении.
Аркадьев ограничивал двумя строчками часть огромного полотна, разворачивавшегося в его сознании. Он много месяцев работал над апокалиптической мистерией «Мельница», в которой излагал своё видение Страшного Суда.
Страшный Суд в представлении Аркадьева выглядит так: души умерших оценивает комиссия, и те из душ, что были порочны сверх меры, отправляются в жернова мельницы. Полученная мука разделяется на центрифуге, и наиболее чистая её фракция используется для создания новой, очищенной от скверны популяции людей.
Одним из центральных персонажей «Мельницы» является подагрический жирный старец Яков, при жизни бывший гневливым, заносчивым и невоздержанным. После оценки его прижизненных деяний один из членов комиссии с игривым весельем в голосе говорит Якову:
Ты, пожалуй, жирноват,
Полезай-ка в жернова.
Именно эти две строчки «Мельницы» и опубликовал Аркадьев.
Можно много спорить о творчестве Аркадьева, однако есть всего два вопроса, над которым действительно стоит задуматься: уместилась ли вся его жизнь в рамке двух нацарапанных на холодильнике строчки? И, если уместилась, осталось ли что-то за рамкой?