***
На двери моей старый большой засов.
На кухне моей много сахарной клюквы.
В арсенале моем пятьдесят зубов.
В алфавите моем тридцать три буквы.
Осталось осилить тоску и лень.
Но перед скитаниями по катакомбам
доктор Ламбракис поставил мне пломбу
на зуб под номером сорок семь.
***
Солдат-срочник сквозь елочки и березки,
снося на камазе скворечники и киоски,
вминая в землю газонные незабудки,
мчится к понравившейся проститутке,
въезжает в перья и простыни сна
и неожиданно оказывается у окна
в спальне, где обнаженной будущей герцогине
дает уроки любви, а также
игры на флейте и мандолине.
Струны, луны, тусклые свечи,
ботфорты дремлют в углу весь вечер.
Все остальное дрожит в экстазе.
Но время отчаливать на камазе
назад домой в городок военный,
к трем холмам у речушки пенной.
***
Стена из плотных облаков полночных.
Под ней перемещаюсь я -
печальная задумчивая точка,
впитавшая остатки декабря,
нагретого тяжелым долгим годом.
По набережной, вниз
спускаюсь к онемевшим водам.
Но неожиданно пульсацией височной
нисходит на меня искристый мелкий дождь.
Покалывая щеки, он падает,
как тонкая вуаль той давней ночи.
***
Вот прошагали двое к гаражу,
окно, как линза: зорче и светлей.
Винтовка тихо дремлет у дверей.
Поспи немного. Я посторожу.
***
Мой собеседник-ветер вздохнул на солнечной опушке одиноко,
приблизил даль, приблизил запахи вчерашних искушений
и ширь полей, стремящихся к востоку.
Все ближе солнца диск к печной трубе.
Смотрю в закат, у стен кирпичных стоя.
И вдруг почувствовал холодное спокойное в себе,
почти живое,
куда стучусь я с детства каждый день и с чем я спорю.
И я опять стал различать внутри
и ширь, и даль, и запахи земли,
и близость моря.
***
И опять эти белые асфодели,
и опять усопших святых кисти,
длинный овраг с желтыми листьями.
Там дети ищут недавние колыбели.
Капли на листьях холодным дождем надуты.
Еловая ветка - ровный курсив-строчка.
Дети ищут первые домики свои приюты -
норку крота или со мхом кочку.
***
Я сидел на мысе белого острова, на стыке трех морей.
Ливия отправляла феррумные дожди ко мне,
и кто-то играл на их струнах размашисто, виртуозно.
Деревенская гречанка с руками доярки стала женой моей,
она возвращалась с работы поздно.
Ее молоко выпивал сребролукий Феб,
зато у меня всегда были вино и хлеб.
И возможность бродить весь день вдоль берега и по склону.
Я не ревновал ее к Аполлону.