Сады белы и птицы — ни гугу...
Такие дни тишайшие настали.
Давно ли здесь в осипшую пургу
ветра окоченелые свистали!
И мой сосед, притихший у окна
встревоженной гостиницы районной,
смотрел на вихрь метели беспокойной,
где кувыркалась бедная луна.
И слышал он, качая головой,
не вой собак напуганных, бездомных,
не хохот ветра в переулках тёмных,
а снежный пир над грешною землёй.
Качалось небо, слышались щелчки,
звенели звёзды и орали мыши;
плясали за окном снеговики
и валенками топали по крыше.
Он ликовал, тот страстный снежный пир:
он грохотал железом леденистым,
серебряным размахивал монистом...
И, наконец, затмил собою мир!
Ни страха, ни тоски, — и никакой
другой стихии, — только ветер белый,
да снег ревел, гудел во все пределы,
кружил, сверкая крошкой ледяной.
И растворялся там, среди равнин,
где от мороза дерево трещало,
и небо, опрокинувшись, лежало,
как на боку заброшенный овин...
И за стеной гуляли. По-людски...
Носились звуков праздных отголоски:
ходили там вприсядку мужики
и сапогами топали по доскам.
А мой сосед поднёс себе огня
и закурил табак: — Вот это сила!
Не та, что нынче кружит над Россией... —
И вновь затих у белого окна.