Я пытаюсь вспомнить трепет тела,
что стремглав ушло в небытие:
отзвенело, отлюбило, отлетело
в небеса рождение твое.
Где-то я читала: души – сестры…
Где теперь души моей сестра?
Болью сердца – пламенной и острой –
казни ждешь небесного костра?
Маешься ль бессрочно ты с тенями
в искушенье повернуть все вспять,
дабы на тропе воспоминаний
вновь свое рожденье отыскать?
Или по лучам звезды полночной,
шаг за шагом по камням небес,
забредаешь тенью ты сверхточной
в наш бетонный сумасшедший лес?
Как посмела так меня обидеть,
прочь отбросив жизнь как сухоцвет?
Как теперь дышать мне, слышать, видеть,
коль души-сестры в помине нет?
Что мне делать посреди столицы,
глядя в снег, что пляшет за окном?
В нем мелькают отраженья – лица
миражей, что не впускают в дом…
На губах – окна сухая льдинка,
кактусы – занозой – под рукой…
Горечи заезженной пластинкой
лунный диск чернеет над трубой.
В гуле припоздавшего трамвая,
в лае пса с соседнего двора
угадать пытаюсь… Что? Не знаю…
Только продолжается игра…
Шорох в шторах… Скрип по половице…
Вензель фонаря и бой часов…
Одиночеством ведь можно возгордиться
и в иллюзию влюбиться голосов!
Неужели этого желаешь
мне, стоящей ночи у окна?
Неужели ты не понимаешь,
как я одиночеством больна?
Это ведь не корь и не ангина:
во сто крат печальней и страшней
чопорного англицкого сплина
пагуба тоски в душе моей!
Ты вернись хоть вздохом-невидимкой
и слегка коснись моих волос…
Под охрипшую до слез луны пластинку
вдруг завыл внизу продрогший пес…
4. 02. 2006