Кто тихо жжёт огонь ночной свечи,
на трепетный союз с ней возложив надежды,
а я - дремлю с спокойствием невежды,
что уминает жадно калачи.
Я тихо жду предутренних часов,
когда не слышно голосов трамваев,
и, затаившись, как трава лесная,
под бременем продрогших в снах снегов,
лежу и жду... Вдруг задрожали стёкла
в ответ на звонкую возню трамвая.
Хозяйки протирают тряпкой окна,
на табуретках истово зевая.
И мне бы должно рядом с ними встать,
в ведро усердно погружая руки,
но я лежу... И постигать науки -
хозяйские - мне непосильна благодать!
Что я умею? - Краски размешать,
испачкав ими рукава и пальцы... -
Так восхищают вышивальщиц пяльцы,
что труд их позволяют размещать.
Что я умею? - Сидя в уголке,
насочинять - в причудливом узоре
всех трещин: на стене, на потолке -
видений чудных призрачное горе.
И, старой шерсти размотав клубок,
идти за нитью - даром древней девы,
испуганно свой округлив зрачок,
не зная: что с сим даром дальше делать?
Потом - молчать, слоняясь по углам...
Наперекор желанию уюта,
не прикасаться к щёткам, утюгам:
ответствовать зиме за холод лютый.
Бранить кувшин, но не бранить бокал,
граничащий с пожаром каждой гранью;
следить, как в лампе падает накал,
готовясь долго к самовозгоранью.
А что ж ещё? - Люблю я видеть сны.
Даров мне не отпущено природой,
чтоб отменить вдруг наступленье года,
чередованье лета и зимы...
Но где-то там, в желанной тишине,
во мне жива твоя, любовь, наука:
жива попытка к восхожденью звука,
как восхищенье солнцем в вышине.
1994
***
Лентяям всем известная наука -
не проронив ни шороха, ни звука,
лежать, прищурившись, и, словно бы во сне,
следить за солнцем, спящим в вышине.
1994