15 мая 1886 года в возрасте 55 лет в своем доме в Амхерсте умерла Эмили Дикинсон. 18 мая в газете "The Springfield Republican"(1) появился некролог, написанный Сьюзен Гилберт Дикинсон. Некролог был опубликован в один столбец без красных строк и подписи.
Этот документ не только об Эмили, но в большой, если не в большей, степени о его авторе Сьюзен Дикинсон (Сью), наверно, самой значительной жизненной привязанности Эмили, жене ее старшего брата Остина. Они сверстницы – Сью моложе на девять дней. Вся их жизнь, начиная с ранней молодости, прошла в виду друг друга, с 1856 года в соседних домах, стоящих в одном саду. Отношения бывали всякими – то страстно любовными, то холодными до такой степени, что они годами не виделись, живя рядом. Сохранились 153 письма (считая коротенькие записки), которые Эмили послала своей подруге. Считается (с разной степенью бесспорности), что ей посвящено более двухсот стихотворений.
Жизнь двух женщин пошла совсем по-разному. Все знают о затворничестве Эмили, ушедшей вовнутрь себя, подчинившейся своему творчеству. Сьюзен же в молодости пыталась быть независимой, учительствовала, но, в конце концов, вступив в брак с Остином Дикинсоном, которому предстояло стать одним из столпов амхерстского общества, приняла роль жены, матери, хозяйки и светской дамы. Она родила троих детей, создала едва ли не самый почтенный в Амхерсте дом, покровительствовала искусствам, принимала у себя знаменитостей; ее гостиную, к примеру, посетил побывавший в Амхерсте Эмерсон. Однако ко времени смерти Эмили ситуация во многом переменилась.
Сьюзен уже пятьдесят пять. Муж откровенно ею пренебрегает, весь город знает о его романе с Мейбл Тодд. Любимый младший сын умер у нее на руках. С живущими по соседству Эмили и ее младшей сестрой Винни (Лавинией) отношения натянутые, почти прерваны. И вот Эмили умирает, и семья, то есть Остин и Винни, просит написать некролог именно ее. Ну да, у нее слог, она по-своему занимается литературой, кое-что опубликовала, так что выбор понятен. О любви к ней Эмили они тоже ведь, наверно, догадывались. Сьюзен соглашается, и из-под ее пера рождается мучительный и многослойный текст, который предлагается сейчас вниманию читателя.
Язык, которым написан некролог, достаточно сложный, временами неотчетливый, с длиннейшими периодами и многими цитатами, несколько претенциозный. Сьюзен явно хочет показаться значительной, убедить, прежде всего себя, что она прожила жизнь правильно. Искреннее восхищение Эмили смешано с желанием представить ее своей жизненной союзницей. Естественно, некролог особый жанр, и нужно было подчеркнуть своеобразное участие затворницы Эмили в городской жизни и ее служение интересам семьи. Но, право же, вряд ли, она считала очаг своей главной святыней, и как-то плохо с ней вяжется снисходительно покровительственное отношение к «служителям дома и сада». Это Сью о себе. Точно так же и о религиозных основах жизни покойной сказано красиво и возвышенно, но акценты несколько смещены: свобода и смелость Эмили в отношениях с Богом и Бессмертием спрятаны, едва угадываются. Рассказ об интересе внешнего мира к поэзии Эмили тоже надо воспринимать с поправками: тут и ревность (в пассаже о воровстве), и несомненное преувеличение готовности литературных кругов безоговорочно воспринять эту поэзию – достаточно вспомнить, какому безжалостному редактированию подвергались «украденные» стихи при публикации. А вот о собственно ее стихах сказано мощно и прекрасно – за это ко всему остальному можно проявить снисходительность.
Сьюзен предстояло прожить еще долгую жизнь, похоронить мужа и старшего сына. Она много путешествовала по Европе, писала, принимала участие в посмертных изданиях Эмили (хотя и не в первом). Умерла через 27 лет в 1913 году. Как обе родились в декабре, так и ушли обе в мае, Сью – 12-ого.
МИСС ЭМИЛИ ДИКИНСОН ИЗ АМХЕРСТА
Смерть Мисс Эмили Э. Дикинсон, дочери покойного Эдварда Дикинсона, случившаяся в Амхерсте в субботу, пробила еще одну печальную брешь в малом круге, так давно населяющем этот старый фамильный дом. В течение жизни целого поколения смерть щадила его, и те, кто здесь бывал, вспоминали о том старомодном времени, когда дети росли, а родители проходили путь зрелости вместе, и жизни их были удивительно бессобытийны, не прерываясь ни горестными, ни радостными потрясениями.
Очень немногие в городе, исключая разве что старожилов, знали Мисс Эмили лично, хотя ее затворничество и блеск ее интеллекта стали заметной приметой Амхерста. Во многих домах, куда больным и здоровым из всех классов общества были неизменно посылаемы от нее прекрасные фрукты и цветы, а порой приготовленные ею восхитительные блюда, припомнят эти свидетельства ее бескорыстного внимания и вновь пожалеют, что она осталась недоступна для более близкого знакомства. По мере того, как она шла по жизни, ее ранимая сущность отшатнулась от слишком тесного личного контакта с миром и все более и более поворачивалась для общения к богатству собственных внутренних ресурсов: она жила, как кто-то сказал о ней, «при свете собственного огня»(2).
Не разочарование в мире, не болезненность (если не считать последних двух лет), не отсутствие симпатии, не неспособность к умственной работе и общественной карьере (ее дарования были исключительны) тут причиной – просто «сеть ее души», как назвал Браунинг тело(3), была слишком редкостной, и только священный покой собственного дома обеспечил подходящую атмосферу для ее ценности и ее труда. В этом она оставалась непоколебима. И был «долг, исполненный прекрасно»(4): вспомним о заботливом уходе за изысканными цветами, заполнявшими ее оранжерею, в которую, как в Рай небесный, не проникало ничего, что могло бы осквернить, и которая была всегда в цвету – в мороз и при сиянии солнца – так чудесно владела она своей тонкой химией; о нежности к составлявшим ее домашний круг; о благородной обходительности и учтивости со служителями дома и сада; о мгновенном и глубоком отклике на все радости и страдания не только домочадцев, но и тех, кто составлял широкий круг ее друзей во внешнем мире. Эта сторона ее натуры была ее истинной сущностью, в которой она находила успокоение – простым и сильным было ее врожденное убеждение, что очаг святилище женщины.
То, что она говорила и писала, было не похоже ни на кого другого, и хотя она никогда сама не опубликовала ни строчки, порой некоторые литературные друзья-энтузиасты обращали дружбу в воровство и обманом заполучали несколько стихотворений для публикации. Так, да и другими естественными путями, многие узнали и оценили ее стихи, и впоследствии уважаемые персоны посещали ее, надеясь преодолеть противодействие ее натуры и получить обещание иногда представлять что-либо, хотя бы для журналов. Она устояла даже против обаяния Миссис Хелен Джексон(5), которая настоятельно просила ее о сотрудничестве в работе над романом из «Безымянной серии»(6), хотя одно маленькое стихотворение и забрело в том стихов, в этой серии появившийся(7). Страницы, написанные ею, плохо подошли бы даже к такой привлекательной истории, как «Выбор Мерси Филбрик»(8), пусть литературная публика в своем большинстве и не знала бы, что она в этом участвовала.
«В ее тележку была запряжена звезда»(9) - и кто мог странствовать или литературно сотрудничать с такой путешественницей? Как дамасский клинок, мерцал и сверкал на солнце ее ум. Ее стремительный поэтический восторг был как долгая сияющая нота, которую слышишь в июньском лесу на вершине полдня, но птица остается невидимой. Как чародей, она улавливала тени, движущиеся в мозгу, и бросала в пугающей живописности своим друзьям, и они затаивали дыхание, очарованные этой простотой и обыденностью, но и глубиной, потрясенные легкостью, с которой она делала осязаемыми мучительные фантазии, неизменно ускользавшие от их неумелости. И всё это с интимностью и страстностью высокого мартовского неба, летнего дня и зова птицы.
Проницательная и незашоренная в своих литературных вкусах, она отфильтровала целые библиотеки, чтобы оставить Шекспира и Браунинг; быстрая, как электрическая искра, в интуиции и анализе, она мгновенно схватывала суть, даже как будто нетерпеливо раздражаясь на тот минимум слов, в котором нуждалась, чтобы передать откровение. Для нее жизнь была бездонна и вся пламенела Богом и бессмертием. Без какой либо системы, не формулируя свою веру в словах, едва ли ориентируясь в догматах, она проходила эту жизнь с кротостью и благоговением древних святых, твердым шагом мучеников, поющих под истязаниями. Что может лучше передать полет этой «огненной души в жемчужной раковине»(10), чем ее собственные слова? –
Мы простились утром,
В полдень ей вставать!
Красоту покоя
Время обживать(11).
______________________________
(1)"The Springfield Republican" («Спрингфилдский республиканец») – газета, основанная в 1824 году как еженедельник; с 1844 выходит ежедневно. Редакция расположена в Спрингфилде, около 30 км от Амхерста. Основал издание Сэмюэл Боулз II, затем им руководил его сын Сэмюэл Боулз III, близкий друг Эмили, один из возможных адресатов ее любовной лирики. Участвовал в работе редакции и еще один не чужой ей литератор Джосайя Холланд. В 1858-1868 гг. С. Боулз опубликовал в своей газете несколько стихотворений Эмили, сильно отредактированных. Ко времени ее смерти его, как и Дж. Холланда, уже не было в живых, и некролог редактировал Сэмюэл Боулз IV, сын предыдущего.
(2)Кому принадлежит приведенное высказывание об Эмили, неизвестно. Я полюбопытствовал, не встречается ли где-нибудь закавыченный текст, и нашел его в сочинениях Вильяма Хантингтона (1745-1813), неистового английского угольщика-проповедника; у него образ относится к Деве Марии. Конечно, эти слова могли быть сказаны и независимо.
(3) Отсылка (не цитата) к поэме Роберта Браунинга «Рабби бен Эзра» (1864), представляющей собой монолог знаменитого еврейского философа, поэта и ученого XII века в близости смерти:
Ведь душу манит плоть –
Земли не побороть,
Влекут к покою розовые сети.
Но неужели нам
Тот путь, что и зверям,
И неужели нет иной судьбы на свете?
(4)Цитата из поэмы «Ангел в доме» Ковентри Патмора (1823-1896), посвященной идеальной супруге, каковой он считал свою жену Эмили. Поэма, вышедшая впервые в 1854 г. и дополнявшаяся до 1862, когда Эмили Патмор умерла, к концу XIX века приобрела огромную популярность. Патмор женился снова, вновь овдовел и женился в третий раз. Все его браки были, похоже, по любви.
(5)Хелен Хант Джексон (1830-1885) – известная писательница, подруга Эмили и почитательница ее поэзии.
(6)Безымянная серия (No-Name series) издавалась в бостонском издательстве братьев Робертс в 1876-1887 гг. с обязательным условием авторской анонимности.
(7)Речь идет о раннем стихотворении Эмили “Success is counted sweetest” («Тому победа сладость», J67, 1859 http://stihi.ru/2012/05/09/5864), которое Х. Хант Джексон выпросила у нее для поэтической антологии, выходившей в Безымянной серии.
(8)В романе Х. Хант Джексон «Выбор Мерси Филбрик» (1876), вышедшем в Безымянной серии (естественно, без имени автора), как полагают, образ героини имеет некоторое сходство с Эмили.
(9)Крылатое выражение, введенное в обиход Р.У. Эмерсоном в книге «Общество и уединение» (1870): «Запрягите в свою тележку звезду. Да не погрязнем в жалких трудах, которые служат лишь горшку и суме».
(10)«Огненная душа, заключенная в жемчужную раковину» - так назвал Элизабет Барретт Браунинг ее почитатель Дж.С. Хиллард, посещавший Браунингов во Флоренции, в своей книге «Шесть месяцев в Италии» (1853).
(11)Первая строфа раннего стихотворения J27 (1858) http://www.stihi.ru/2015/01/14/11049.
MISS EMILY DICKINSON OF AMHERST
The death of Miss Emily E. Dickinson, daughter of the late Edward Dickinson, at Amherst on Saturday, makes another sad inroad on the small circle so long occupying the old family mansion. It was for a long generation overlooked by death, and one passing in and out there thought of old-fashioned times, when parents and children grew up and passed maturity together, in lives of singular uneventfulness unmarked by sad or joyous crises.
Very few in the village, excepting among the older inhabitants, knew Miss Emily personally, although the facts of her seclusion and her intellectual brilliancy were familiar Amherst traditions. There are many houses among all classes into which her treasures of fruit and flowers and ambrosial dishes for the sick and well were constantly sent, that will forever miss those evidences of her unselfish consideration, and mourn afresh that she screened herself from close acquaintance. As she passed on in life, her sensitive nature shrank from much personal contact with the world, and more and more turned to her own large wealth of individual resources for companionship, sitting thenceforth, as some one said of her, "In the light of 'her own fire."
Not disappointed with the world, not an invalid until within the past two years, not from any lack of sympathy, not because she was insufficient of any mental work or social career -- her endowments being so exceptional -- but the "mesh of her soul," as Browning calls the body, was too rare, and the sacred quiet of her own home proved the fit atmosphere for her worth and work. All that must be inviolate. One can only speak of "duties beautifully done"; of her gentle tillage of the rare flowers filling her conservatory, into which, as into the heavenly Paradise, entered nothing that could defile, and which was ever abloom in frost or in sunshine, so well she knew her subtle chemistries; of her tenderness to all in the home circle; her gentlewoman's grace and courtesy to all who served in house and grounds; her quick and rich response to all who rejoiced or suffered at home, or among her wide circle of friends the world over. This side of her nature was to her the real entity in which she rested, so simple and strong was her instinct that a woman's hearthstone is her shrine.
Her talk and her writings were like no one's else, and although she never published a line, now and then some enthusiastic literary friend would turn love to larceny, and cause a few verses surreptitiously obtained to be printed. Thus, and through other natural ways, many saw and admired her verses, and in consequence frequently notable persons paid her visits, hoping to overcome the protest of her own nature and gain a promise of occasional contributions, at least, to various magazines. She withstood even the fascinations of Mrs. Helen Jackson, who earnestly sought her co-operation in a novel of the No-Name series, although one little poem somehow strayed into the volume of verse which appeared in that series. Her pages would ill have fitted even so attractive a story as 'Mercy Philbrick's 'Choice," unwilling though a large part of the literary public were to believe that she had no part in it.
"Her wagon was hitched to a star," -- and who could ride or write with such a voyager? A Damascus blade gleaming and glancing in the sun was her wit. Her swift poetic rapture was like the long glistening note of a bird one hears in the June woods at high noon, but can never see. Like a magician she caught the shadowy apparitions of her brain and tossed them in startling picturesqueness to her friends, who, charmed with their simplicity and homeliness as well as profundity, fretted that she had so easily made palpable the tantalizing fancies forever eluding their bungling, fettered grasp. So intimate and passionate a part of the high march sky, the summer day and bird-call.
Keen and eclectic in her literary tastes, she sifted libraries to Shakespeare and Browning; quick as the electric spark in her intuitions and analyses, she seized the kernel instantly, almost impatient of the fewest words by which she must make her revelation. To her life was rich, and all aglow with God and immortality. With no creed, no formulated faith, hardly knowing the names of dogmas, she walked this life with the gentleness and reverence of old saints, with the firm step of martyrs who sing while they suffer. How better note the flight of this "soul of fire in a shell of pearl" than by her own words? –
Morns like these, we parted;
Noons like these, she rose;
Fluttering first, then firmer,
To her fair repose.