2012-07-19 | Автор egorich
производственная практика
Все мы были молодыми.
У всех у нас, что то, когда то, происходило впервые и мы познавали мир, всяк по-своему.
Вот и у меня, впервые в моей жизни, случилась производственная практика, которой и посвящен этот рассказ.
Часть I
Дорога
Помню, в пору моей молодости (я, как и подавляющее большинство моих сограждан, в своё время, был молодым), учился я в средне-специальном профессионально-техническом училище (СПТУ).
Пора моей туманной молодости пришлась на конец 60-х годов.
Изначально, в будущей жизни, я видел себя не иначе, как механиком судовых силовых установок.
По окончании восьмилетки, я подал соответствующие документы в Новороссийское мореходное училище.
Но что-то там (теперь уже не помню за давностью лет), я напутал в документах и мне их направили на исправление, но пакет долгое время провалялся где то на подоконнике какого то из почтовых отделений и во всех учебных заведениях уже начались вступительные экзамены.
Мне ни чего другого не оставалось, как сдать наконец то, врученный мне почтальоном пакет, в СПТУ (туда зачисляли без вступительных экзаменов, что меня вполне устраивало).
Военно-морские и торговые флота СССР, тяжело переживали утрату по поводу несостоявшегося моего вступления в их стройные ряды (мне так казалось).
Адмиралы флотов (мне так казалось), в сердцах, поминали Кузькину мать, и от безысходности, прикладывались к горлышку.
В это же время, в СПТУ из меня начали, в соответствии учебной программе, готовить тракториста-машиниста широкого (широченного, как потом выяснилось) профиля с квалификацией шофера 3-го класса.
Надо сказать, что учили нас хорошо.
Классы и лаборатории были оборудованы по последнему слову техники того времени.
Мы находились на полном государственном обеспечении (одевали, кормили, учили и платили стипендию).
По окончании первого курса, наступила пора производственной практики.
Те ребята, которые учились по направлениям от сельхозпредприятий, разъехались на практику в свои совхозы, которые им платили повышенную стипендию.
А таких, как я, вольняшек с улицы, собрали в отдельные группы и направили от училища на практику в различные совхозы, не имеющие своих стипендиатов., но нуждающихся в специалистах (даже таких зелёных, как мы) на период уборочной кампании.
У нас на руках были временные удостоверения трактористов и комбайнеров и мы себя чувствовали едва ли не состоявшимися аграриями.
С нашей группой в составе 15 курсантов, направлялся мастер производственного обучения из молодых выпускников индустриально-педагогического техникума.
Так же, в командный состав, входил староста группы из числа курсантов.
Староста группы был сыном какого то там по счету ( толи первого, толи – второго) секретаря райкома КПСС, из чего проистекало, что не резон ему пылиться на полях страны и его оставили проходить практику при училище.
Временно, исполняющим обязанности старосты, в экстренном порядке был назначен я.
Правда, я весьма смутно представлял себе круг полномочий и обязанностей старосты, но у меня папа не являлся не только секретарем РК КПСС, но и вообще не значился ни в какой из партий, по этому, я безропотно отправился в неведомый мне совхоз в сане И.О. старосты группы.
Погрузились мы, согласно табели о рангах, в кузов автомобиля ГАЗ-51 на поперечно расположенные деревянные скамьи, с тем и покатили.
Мастер производственного обучения, как и долженствует ему по сану, влепился рядом с водителем, в кабину.
Через три часа перманентной тряски в кузове грузовика, мы с квадратно-уплощёнными задами и ёкающими селезёнками, спешились наземь перед зданием конторы совхоза имени какого то, съезда то ли эсеров, то ли – революционеров (за давностью лет, уже и не упомнить).
Наш мастер производственного обучения (далее по тексту: МПО), приказав нам не разбегаться, что было излишне потому, что с отбитыми в ходе комфортной езды задами, мы могли только расползтись, прошествовал гордо неся голову (где только успел нахвататься) в контору, манерно держа под мышкой дермантиновую папочку с какими то, надо полагать, особо — важными документами..
От нечего делать, я стал обозревать окрестность, куда волею распределения, мы попали на осеннюю производственную практику.
Контора совхоза представляла собою типовой дом из силикатного кирпича, лишенный каких бы то ни было, архитектурных излишеств.
От остальных домов совхозного поселка, здание конторы выгодно отличалось наличием высокого крыльца с балясинами и коновязью на площади.
На коньке крыши конторы реял государственный флаг СССР, на вершине древка которого, победоносно восседал черный ворон.
Кумачовый транспарант, пришпандоренный по-над карнизом крыши, в убедительной форме, призывал сознательных аграриев совхоза, в разы увеличить надои молока, намолот злаковых культур и заготовки зеленой массы с единицы посевных площадей (га).
Чуть обочь, на растяжках зиждился идеологически выдержанный баннер с изображением доярки в красной косынке (неотъемлемый атрибут портретных ударниц труда) и белом, распираемом непомерно развитой грудью, халате.
На халате доярки, рдел орден трудового Красного Знамени (а куда же, на дойку то, без ордена, шагу не ступить), рядом с которым ютились почетный знак победительницы соцсоревнования, институтский ромбик и комсомольский значок.
Вообще, по замыслу районного живописца, грудь доярки имела резерв, позволяющий размещение ещё, как минимум, дюжины знаков трудовой доблести и партийной принадлежности.
В левой руке доярка держала сорокалитровый бидон с удоем (ну и силища!), правая же рука, являла свету красную книжищу с золоченым названием:
«Программа КПСС».
Слева же, к доярке доверчиво тулилась пятнистая бурёнка с пучком растительности во рту (на стеблях, явно были прорисованы созревшие колосья какого-то злака, по виду, напоминавшего пшеницу) и тучным, под стать доярке, выменем.
По правую же руку от передовички, стоял, надо полагать, механизатор с волевым лицом, расплывшимся в голливудской улыбке, демонстрирующей полное отсутствие проявлений кариеса и пародонтоза.
На челе механизатора наличествовала кепочка-восьмиклинка (такие носили урки и блатняки периода 50-60 годов), из-под которой непокорно выбивался кудрявый, цвета соломы, чуб.
Плечи молодца, плотно облегал шевиотовый, в полоску, пиджак, на лацкане которого, так же, как и у знатной доярки, красовался иконостас с символами трудовой доблести и техникумовским поплавком (отстал – отстал землепашец от доярки в образовании своём).
На груди агрария наблюдалось присутствие галстука – леща с напожизненно завязанным узлом.
Брюки пахаря, были с напуском заправлены в голенища хорошо начищенных справных (надо полагать, хромовых) сапог, частично сокрытых стеблями пшеницы.
В неправдоподобно безоблачном синем небе, над головой орденоносного землепашца, по-вертолётному, завис жаворонок грозя отбомбиться плюшками на кепочку –восьмиклинку ни чего не подозревающего тракториста.
В правой руке, землепашец держал серп (предположительно, на случай поломки комбайна), а левую длань, сей муж возложил на капот, изображенного тут же, на колосящейся ниве, трактора ДТ-54, бестолково лупевшего своими фарами на лауреатов.
К трактору был прицеплен плуг об четырёх лемехах и, совсем непонятно, для какой такой надобности у трактора с дизельным двигателем из дырищи под радиатором, торчала, уныло свисавшая кривошипом вниз, пусковая рукоятка….?!
Довершал коллаж, флагман сельскохозяйственной авиации, самолет АН-2, на бреющем полете барражировавший по-над вызревшей до степени восковой зрелости пшеницей, и по замыслу творца коллажа, щедро опыляя всё, мною увиденное на коллаже, включая лауреатов с бурёнкой, дустом или еще каким либо, неудобоваримым для насекомых-вредителей, гербицидом вперемешку с пестицидами.
Основываясь на знаниях, полученных мною за год учёбы в училище и которые мне предстояло закрепить в процессе производственной практики, я недоумевал:
— почему у художника на холсте, толкутся люди по несжатому полю, вытаптывая посевы;
— какого рожна, на поле делает трактор с плугом, если ещё комбайны не сжали посев;
— почему высокоудойная корова пасется на пшеничном поле (факт потравы посевов, на лицо);
— почему по полю праздно фланируют лауреаты трудовых наград;
— для какой такой агрономической надобности идет опыление уже вызревших и готовых к уборке, злаковых культур ?
В довершение антуража, у конторы стояли как символы олицетворения власти директорский (как потом выяснилось) джип ГАЗ-69 и мотоцикл, непонятной марки и страны происхождения с явными следами сельхозтюнинга.
В ожидании своего МПО, мы стали рассматривать мотоцикл, стоявший у конторы.
Сие транспортное средствие об трёх колесах, являло собой интернациональное творение инженерной мысли, воплощенное в металл, резину и….. дерево!
Не гнушался творец и пеньковым шпагатом, использованным в качестве крепежа деталей второстепенной важности.
На передней вилке красовался шильдик с готической вязью «Zundapр, На пузатых боковинах бензобака было прописано: ИЖ-350, руль и корпус фары были от чешской Явы, оптический элемент фары был, скорее всего, инплантирован с комбайна СК-3.
На двигателе значилась надпись Panonia, сбоку к двигателю было пришпандорено магнето от пускача ПД-10.
Коляска представляла собою собственно колесо и деревянную площадку с водружённым на неё деревянным же, ящиком сколоченным из половой рейки, в котором ютился аккумулятор от трактора Беларусь.
Зато, крепёж был исключительно отечественного производства и, судя по красному цвету, позаимствован с агрегата для высева зернобобовых культур.
И уже, совсем по-франтовски, смотрелись рукоятки руля, благоукрашенные синей изолентою. ПХВ.
Выхлопная труба с затейливо изогнутым никелированным коленом, жила в особицу от двигателя, о чем свидетельствовала свободно болтающаяся (толи самооткрутилась, толи резьбы не совпали при сборке) по колену трубы, гайка, конструктивно призванная воссоединить трубу с цилиндром двигателя воедино.
Выхлопное око оребрённого цилиндра, не закабаленное гайкой, индифферентно созерцало закопченным кругляшом, окрестную сельскую юдоль.
Закончив осмотр «мото-непонятно-чего», мы поинтересовались у водителя директорского ГАЗика, чьё это трёхколесное оно?
Это, что ли, уточнил водитель, кивнув в сторону колесницы.
Да это мотоцикл Ахерали, бригадира вашего у которого вы будете проходить производственную практику.
Фамилия какая то странная, грек или абхазских кровей что ли, спросил я.
Да нет, вроде, из наших будет, хотя кто его знат, а вот он и сам идет, вы с ним поаккуратнее, особливый он у нас, сказал водитель, так и не пояснив истории происхождения столь странной фамилии бригадира.
Из распахнувшихся дверей совхозной конторы, миру явилось нечто двухметрового роста, в брезентовом плаще и кирзовых сапожищах размером, соответствующим году капитуляции империалистической Японии.
Я, заворожено, разглядывал гренадерские сапожищи бригадира.
Кожаные головки сапожищ, по видимому, не знавали смазки и крема с момента их выпуска обувным концерном «Красный треугольник».
Эту версию убедительно подтверждало наличие на головках сапожищ разветвленных и развитых трещин с глубиною, достойной внимания спелеологов.
Казалось, что из недр любой из трещин, в любой же, момент, может выскочить и ринуться в атаку, тарантул или, как вариант, — скорпион.
Рыжая кудлатая шевелюра, венчавшая вершину главы Ахерали, напрочь отвергала мою гипотезу о греческом происхождения его фамилии.
Не водятся в Афинах, такие рыжики по определению!
Лик Ахерали (который даже с большой долей идейной одержимости, нельзя было назвать аристократичным), наталкивал на мысль о том, что у создателя, в момент его сотворения, под рукой, кроме зубила с молотком, иной инструментарий отсутствовал.
Волосяной покров Ахерали, был огненно-медного цвета.
Красная шерсть кустистым слоем покрывала все участки тела Ахерали, не прикрытые одеждами.
Медно- проволочной поросли было тесно под клетчатой рубахой Ахерали и она настырно выбивалась шерстистыми бабаечками в промежутки между застегнутыми пуговицами его клетчатой рубахи.
Глядя на эту проволочную поросль Ахерали, возникало предположение, что в парикмахерской его обслуживают исключительно, монтерскими кусачками, ибо иной инструмент цирюльников всех времён и народов, здесь был бессилен.
Да и волосы на его челе, казалось, были не причёсаны, а пристуканы киянкой жестянщика-скульптора.
Между тем, Ахерали спустился с крыльца и, вперившись взглядом из-под медно-проволочных бровей, похожих на металлические щетки для очистки металла от пластовой ржавчины, в нашу группу молодых хлебопашцев, проклокотал: «а хера ли ета тут, производственные практиканты, однако?».
А ну, кыш у контору оформляцца!
Я, до конца не поняв сути им сказанного, подумал, что он представился и в ответном жесте вежливости (чему-то же нас учили год), протянул Ахерали руку и взаимно представился: — старший группы, — Николай!
Ахерали в ответ, не подав руки, кратко буркнул: — Петро!
Я спросил: — а по отчеству как?
В ответ: — не прынц!
А склоняется?, -спросил я.
Чо склоняется?, уточнил Ахерали.
Отчество, — ответил я.
Чьё? -полюбопытствовал Ахерали.
Ваше,- ответил я.
Если делать нехрен -наклоняй, благосклонно ответил Ахерали.
Я, в уме сложил ФИО бригадира.
Получалось примерно так: Ахерали Пётр Непрынц.
Ну и имена же здесь, надо записать, подумал я и достал из сумки тетрадку.
Чо ты тама , карябаешь, поехали жильё ваше смотреть!
А завтрева, на работу к семи утра, штоб мне как штыки были!.
У меня вам тута, не у Проньки за столом, не забалуете (в чем мы убедились в этот же вечер).
Вы чо себе думаете!?
Мы ни чё себе не думали.
А ети, пущай идут в контору оформляцца, кивнул Ахерали в сторону моих одногруппников.
Я едва успевал в уме переводить диалектические перлы Ахерали на общедоступный язык.
Ребята нестройной стайкой потянулись в контору для оформления на производственную практику, а я подошел к нашему водителю Газика, о чем-то оживленно беседующему с водителем директорской машины и попросил его передать мастеру, что я поехал с Петром Ахерали смотреть жильё.
При этих словах, директорского водителя, как подрубило.
Он схватился за живот и его заколотило! Он что-то пытался мне сказать, но потом, махнув рукой, опять затрясся в беззвучном смехе.
Пересилив ржач и вытерев выступившие слёзы, водитель пояснил:
— да не фамилия у него такая!
Прозвище ему такое дали за его привычку, в дело и не в дело, задавать вопрос :«а хера ли?».
А фамилия у него, простая, — Заборцев Пётр Иннокентьевич.
Поехали, хера ли там, пробубнил, теперь уже, -Заборцев, жестом приглашая меня занять место в его самобеглом сооружении.
Странный тут народец, угораздило же нас сюда вляпаться, странные клички с ещё более странными привычками, люди смешливые, не к добру всё это,
в очередной раз подумал я, усаживаясь на заднее сидение трансформера Петра.
Садись в люльку, сидушка может отпасть на ходу, намедни надысь, два раза терял, заодно провод на свече держать будешь, сваливается паря мать ево ети, распорядился Петро,
Доехать бы, мелькнула мысль.
Однако, делать нечего, уселся я в ящик цельнодревесной конструкции, именуемой люлькой, где сидением служил, собственно, аккумулятор, ощетинившийся штырями позеленевших клемм.
Я попытался набросить на подозрительно влажный верх аккумулятора, кусок дермантина, валявшийся тут же.
Петро, в корне пресёк мою попытку, сказав: это не трожь, не про тебя кладено (видимо, сей шмат дермантина, предназначался, выражаясь современным языком, для персон VIP-класса)!
Садись и поехали!
Петро, тем временем, приступил к обряду запуска двигателя нашего трахтоцикла.
Запускалось сие сооружение по-особому.
Щасс, мы ево остограммим (обогатим смесь), он и залопочет, бубнил Петро, сдергивая шланг с карбюратора и направляя струйку бензина в краник с вороночкой, ввинченный в головку цилиндра, рядом со свечой.
Напялив шланг в обратную, на штуцер карбюратора, Петро приказал: доржи провод свечи на разрыв!
Я, непонимающе, уставился на Петра, как мол, я порву провод, может мы его, того, кусачками!?
Ты себе кусачками, чо ни будь другое откуси, штоб на девок местных пореже глазел, а щас провод со свечи сними и доржи его с зазором от электрода свечи, чему вас там учили, девок щупать штоли тока, гундел Петька (действительно, в СПТУ нас не учили снимать провода со свечей для облегчения запуска двигателя. Да и с девками пробел был в учебной программе).
Я все сделал так, как повелевал мой новоиспеченный шеф.
Петро, покрутил рукояточку газа, поставил правый сапожище на педальку кик-стартера и, воздев взор к небесам, замер медитируя.
Наконец, видимо получив соблаговоление от своих богов, хекнув в глубоком присяде, надавил на педальку!
Первое, что произошло, — это меня шандарахнуло разрядом электрического тока, адресованного для вспышки топлива в цилиндре, однако, разряда хватило и на первую вспышку.
Двигатель издав первый робкий пук, замер, как бы решая, запуститься или забить на всё.
Но Петро, вовремя и, почти неуловимо, сделал какой то пас рукояточкой газа и движок, астматично хрипя, втянул в себя воздух и разрешился целой какофонией звуков:
От стокатто* двигателя, по сути, работающего без глушителя, вспорхнула и врассыпную разлетелась стайка воробышков, до сей поры, с любопытством проктологов беззаботно изучавшая содержимое конских котяхов у коновязи, Ошалело вылупив глаза, взмыл на березу невесть откуда взявшийся кот, значительно отклонился от курса реактивный самолёт, чертивший горизонт своей инверсивной струёй и, как я полагаю, самописцы осциллографов всех сейсмостанций полушария, нервно дернулись вверх.
Лишь бычок, мирно пасшийся в палисаднике у конторы, не обращая внимания на суету сует, возникшую вокруг канонады двигателя, философски продолжал жевать свою жвачку, снисходительно взирая на мир своими глазами цвета свежего автола, из-под по-девичьи изогнутых ресниц.
Всё это время, меня колбасило от разрядов электрического тока, провод то я «на разрыв» держал!
Я тогда не подозревал, что стою (вернее, -сижу. А ещё вернее, — дергаюсь) у истоков брейк-танца. От разрядов магнето, меня подбрасывало, а потом шмякало задом о влажный верх аккумулятора! Я извивался даже теми частями тела, где и суставов то не было!
Когда я попытался напялить наконечник провода на свечу, движок начинал дохнуть на глазах.
Я что то , такое слышал от бывалых шоферов, о биоконденсаторах, но в тот, насыщенный событиями для меня день, я в этом убедился на себе собственном.
Теперь до меня дошло, за каким лешим, Петро взял меня с собой..!
Ведь я мог приехать к общежитию вместе с остальными курсантами на нашем ГАЗ-51.
Я был прерывателем и конденсатором в системе зажигания данного дредноута!
И, как я не без основания полагаю, функционал прерывателя, может выполнять лицо, обладающее статусом не ниже И.О. старосты группы, находящегося на производственной практике.
В общем, худо-бедно, а придраббабахали мы с Петром к нашему общежитию.
На заметку дантистам-стоматологам:
— от полученной порции электрических разрядов, у меня совершенно успокоился коренной зуб, до этого, на протяжении трех последних суток, не дававший мне покоя!
Общежитие представляло собой отремонтированное здание бывшей старой школы.
В комнатах по-казарменному, стояли кровати с прикроватными тумбочками. Полы покрашены, стены побелены, печи переложены, умывальники на улице, прочие удобства, — там же.
Здание, с примыкающей к нему территорией и обязательным палисадником, по периметру обнесено забором из штакетника.
Одним словом, — жить можно.
Петро, вынув ключ зажигания из фары своей драббабахи (для чего ключ, если процесс искрообразования проистекал напрямую через провод от магнето и пролегал через моё сердце, к свече) и манерно позвякивая оным на брелоке, по-хозяйски прогрохотал своими сапожищами по деревянному тротуару, к зданию общежития, бормоча в пространство:
— а хера ли, имям отремонтировали обчежитие как людям, а оне понаведут девок и в поле калачам не выманишь их нипочём!
Говорил жишь, начальству, што на стане полевом имя селить нада на постой, от девок и тому подобных баб подалее, дык хто бы токо мине слушал!
Знамо дело, взаболь, девок понаведут…. Эх жисть ты бляцкая,,,, продолжал стенать о нашей, ещё не пошатнувшейся, нравственности, бригадир.
Кака имям, нахрен, производственная практика, када стоко девок вокруг шлендрает!?
Хотя, хера ли, я бы в их года, дык и три девки осилил бы играючи, хера ли имя молодым!
Ета не то што у меня тута, продолжил свою мысль Петро и зачем то, вперился взором в низ своего живота, на долго по-философски умолкнув.
Я был озадачен столь неожиданным и оттого, непостижимым ходом мыслей Петра.
Было непонятно, что больше гложет душу моего вновь рукоположенного наставника:
— успеем ли мы до заморозков поднять зябь после жатвы или наша нравственность?
Петро, с отрешённым от мира видом, сидел на окрашенном крылечке общежития и в его, устремленном в никуда из-под медно-проволочных бровей, взгляде, застыл извечно-философский вопрос: — А хера ли?
===***===
Конец первой части.
Прим.:
Подчеркнутые в тексте слова и обороты речи, это не опечатки,
а местный диалект, на котором изъяснялись жители поселка, где мы проходили практику.