Все это было до меня:
бежала мама по перрону,
«Прощай», - кричала эшелону,
фашистских извергов кляня.
И голос, ноябрем простужен,
летел за Лешкой, юным мужем,
раздавлен был взрывной волной,
накрыт безумною войной.
Все это было до меня:
отец в настывшие портянки,
укутал ноги, как в жестянки,
и в бой ушел на склоне дня.
Еще не знал, как мне он нужен:
он не был ни отцом, ни мужем,
а просто взводным в двадцать лет,
чуть- чуть солдат, чуть- чуть поэт.
Все это было до меня:
отец мой с выправкой нештатской,
девчонке, но вдове солдатской
дарил ромашки у плетня.
Они, обделены войною,
мечтали встретиться со мною,
и в ленинградской стороне
рожденье подарили мне.
И память их живет во мне:
опять бегу я по перрону,
кричу осипло эшелону:
«Остановитесь, вы в огне».
До боли натирают ноги
портянок складки. И в тревоге…
спешу стереть остатки сна.
Я тоже той войной больна.