Ещё не решив, как обойтись с бездыханным транзистором, но, уже бессознательно, перетащив его в дальний угол входного яруса, солдат, опустившись на колени, раскладывал на белом пенопластовом блоке расчленённое радио-тело, как, вдруг, ощутил за спиной беззвучное чьё-то присутствие.Похолодев нутром, будто его застали на краю осквернённой могилы, но, всё же, крепко держа себя в руках, резчик медленно распрямился во весь рост и, осклабившись донельзя, неспешно же и развернулся, готовый ко всему.
Перед ним - на две головы его ниже - съёжившись всей своей мальчиковой фигуркой, молча стоял оробевший кореец.На смуглом, широкоскулом лице, постоянно дёргающемся в нервном тике, настороженным любопытством, сияли узкие припухлые щёлки глаз...
- Сможешь оживить, Лян? - ткнув рукою на покоящийся в углу приёмник, как ни в чём не бывало, спросил русский.И ничуть не выказал своего удивления, или раздражения, да, пожалуй, и на самом деле остался равнодушным к этому, хоть и внезапному, но абсолютно безопасному появлению "подводной лодки в степях Украины" (в верхний блок запрещено было подниматься, кому бы то ни было, без специального вызова)...
- Будем па-а-асматреть...Ха-а-аросий музыка, ха-а-аросий, - цокал языком, резво приземлившийся на карачки, кореец и, облегчённо переведя дыхание, он уже проникновенно ощупывал докторскими пальчиками переломы гетинаксовых плат.
Русский, ожидая итогов осмотра, перемещался с ноги на ногу, вслушиваясь в неторопливое музицирование предзакатных воздухов, исподволь обнаруживающих себя в печальном движении, покидаемой солнцем, природы...В полонез, еле ощутимых вечерних сквозняков, задумчиво бродивших по верху бункера, ворвалась чужеродная нота отдалённого волчьего воя и, оборвавшись, через некоторое время, уже явственно усилилась, обрела неопровержимую достоверность своего, коверкающего гармонию, присутствия.
- Откуда под Москвой волки? Всех, ведь, давно перестреляли, только у нас, в Сибири, им вольготно...
Завывание , время от времени прерываясь зловещим безмолвием, стало перемежаться утробным рёвом, далеко не из волчьей оперы, и приближалось, приближалось...
Теперь уже, и кореец, недоумённо уставившись за порог, озябше подрагивал, и широко распахнулись его агатовые глаза, завсегда скрывавшиеся в узких щёлках.
Русский, прокравшись к выходу, выглянул в стынущие сумерки зоны, как раз, в тот момент, когда из-за угла, предваряя своё появление продёрным рёвом, возникла нелепая фигура растрёпанного старика-майора, теперь уже, вовсе босого и без кителя.Будоража, и без того потревоженную тишь болота, рявкнула автоматная очередь, со звенящим блямканьем, напарываясь на распахнутую дверь.
- Сына маёва сгуби-и-и-ил!Гада ты этакой!Сы-ы-на-а-а! - хрипло, исходя на визг, проверещал безумный стрелок, и опять, в смертельном рявканье, сыпанули, дзенькающие о дверную броню, пули, рекошетируя глубоко в бункер, и заполняя его гулким эхом.
Рискуя быть пристреленным, резчик вцепился в колесо замочного запора и, упёршись ногами в порог, рванулся назад, откинувшись всем телом и волоча за собою, еле сдвигающийся, мастодонтский механизм.
Ещё одни руки, по-детски пухлые и безмускульные, ухватились за колёсный штурвал, и лязгнувшая дверная махина стала герметично закрываться.В две пары рук, крутящееся колесо, давно уж, встало в ступор, дойдя в своём завинчивании до предела, а русский и кореец, всё сжимали онемевшими пальцами округлую плоть спасительного запора, и, заторможенно, ещё не уверовав в своё везение, безвольно сползали на пол...
- Ну, вот - задраены люки, шумит вода в кингстонах, и тяжелеющее нутро подводной лодки неспешно опускает нас в беззвучную глубь, - отрешённо продекламировал обмягший резчик.
Лян, опасливо скосившись на странного русского, вперился, меж тем, расширенными глазами во вмятины от пуль на дверной броне и обильные, недавно застывшие сгустки крови...И, тут, до него начал доходить чудовищный смысл того, о чём кричал, чуть не сгубивший их, стрелок...
- А, чей приёмник-то?Откуда он у тебя?Да, ещё весь - такой разбитый?Откуда?!И где охранник?! - дурковато оттопырив нижнюю губу, членораздельно и без всякого акцента, протараторил он, пятясь задом к спуску в подземелье.
- Откуда, откуда...От верблюда! - устало отмахнулся русский, - давай, собирай свой "харосий музыка" и дуй отсюда!Я спущусь позже...
Кореец, живо сграбастав приёмник, прошмыгнул мимо резчика, утомлённо прикрывшего глаза, и забУхал вниз по спуску...И долго ещё незатухающим гулом отдавались под его торопливыми скачками лестничные ступени, давно уже сточенные, и расшатанные напрочь многими сотнями казённых ног...
А, растянувшись на полу, во весь рост, замер в забытьи, совершенно опустошённый, давно - бывший свободный поэт и, совсем недавешний - бывший раб, а теперь, выходит, ещё и убийца чьего-то сына...Впрочем, почему - чьего-то?Старик же доходчиво втолковал, что - ЕГО, майорского, сына!И, как же, всё это понимать?И, что же, теперь делать?..
Перед глазами бывшего поэта не замелькали сентиментальными кадрами видения прошлой безраздумной и свободной жизни, уже, хотя бы, потому, что и там приходилось над многим ломать голову, и там простор и воля были условны, ну, разве что, было их чуть поболе, чем здесь...Но, была и постоянная опасность - что это "чуть поболе" могут отнять...А в болотном заточении, вроде уж, и отнимать-то нечего...ан, нет - замирает сердечко от свиста пуль...СлабО - бессмысленно погибнуть...а зряшно жить, стало быть, не слабО?...
- Эх, ты, возродитель человечества! -А, цепляешься за собственную, абсолютно бесполезную, до сего дня, жизнь...и, кто даст гарантию, что завтра, или послезавтра, ты начнёшь творить сплошное добро, которое оправдает двадцать лет практического ничегонеделания?..
Решение созрело молниеносно и, не дожидаясь его чёткой формулировки, предпочтя додумать всё на ходу, солдат поднялся с пола.
Выхватил из кучи мусора куделю стекловаты и принялся тщательно очищать сапоги - драил долго, не разгибаясь - аж, поясницу заломило, и жаркой кровью наполнилось лицо.
Достал из нагрудного кармана разобранный станок для бритья с, видавшей виды, "Невой", приберегаемой для особого случая.Долго всухую скоблил пылающее лицо и, напоследок, смахнувши со стены немного инея, растёр им багровую кожу и промакнул рукавом гимнастёрки.
Войдя в раж, сорвал с себя бушлат, повыбивал из него куском арматуры пыль и, не одевая, просто накинул на плечи.
Пружинисто шагнул к двери.
Взялся за штурвал запора.
- Куда ты, ведь, пристрелят, как собаку! - вскрикнул, неведомо, когда, поднявшийся наверх, кореец.За ним теснились ещё человек пять - больше лестничная площадка не вмещала, а сойти с неё, в глубь яруса, кореец боялся.
Русский, уже полностью открутив запорное колесо в обратную сторону, дурачась, бросил через плечо:
- Вы ошибаетесь, досточтимый мусье Лян, - я не гожусь для вашего национального блюда и, будучи, всего лишь навсего, поэтом, отправляюсь на свой ежевечерний моцион, - и, уже обращаясь к стоящим в глуби площадки, не менее театрально, воскликнул - закройтесь за мною, господа, - сквозняк не дремлет! - и вывалился за порог, в свежеподмороженную тьму...
Продолжение следует...