Такой же, как и все, подзамочный мастер(в затёрханном его обличьи ничего особливо и не выпирало, изо дня в день, по всеобщему одобрению, корпел над ответственной работой: резал пенопласт в размер.
Вцепчиво оглядывал он выступы труб, охватывая их диаметры самодельным циркулем, приставлял к торчащим из стен кронштейнам покорёженный транспортир, снимал прочие выморочные размеры посредством суровой нити - всё перепахивал в своей голове и размеживал, вычерчивая силуэты грядущих деталей на белых невесомых блоках...Острозаточенным резаком легко вонзался в карандашные линии и, шкуранув наждачкой с торцов заготовки, передавал их в руки оклейщиков. Скурпулёзность предварительных замеров и тщательность раскройки одаривали ювелирной точностью - не было ещё случая, чтоб какой кусок не стыковался с другим, или в прилегании к трубе дал бы щель.
Пенопластом утепляли окоченевшие стены бункера, крепя на мёртвый клей, по всей поверхности стеновых плит.Работа спорилась, ибо не докучали переделки, и неподъёмный, изначально заклятый, труд, вводил изнурённых мастеров в грех рабочего энтузиазма.Бессмысленное это чувство в безнаградной их службе, имело, всё же, некоторый резон: лишь, в непрестанном движении можно было надеяться, что температура тела с +36,6 не упадёт, скажем, до -2.Все были молоды, и неосознанно горячели в своём азарте выдать "на-гора" быстрее, лучше и больше, чем другие...И пусть - нахраписто вырывались они вперёд, не по выплавке стали и уборке хлебов, а в обустройстве, никчёмного, в общем, хранилища для генштабовских вельмож - всё же, облагораживающий труд и в Африке облагораживает...И подмосковное болото здесь не исключение.
Ведало, конечно, солдатьё - что, ни на день не урежется срок заточения...что не достанет из бездонных карманов, хотя бы, пару бутылок питьевой воды, курирующий их, соглядатай-майор...что так и не выпустят ни разу на прогулку днём - подышать мартовским солнцем...Нет - только после его захода, чтобы не демаскировывать тайный объект...
Впрочем, рвать жилы, и без всяких там премиальных, вменялось в обязанность каждому - никто и не супротивничал, ибо, в трудовой гонке беспроблемно убивалось время, приближая миг освобождения.И, что самое главное, - измочалившись в дневную смену, по самое некуда, после отбоя засыпалось быстро, и с некоторым, даже, блаженством...
А, не повкалывай-ка, во всю ширь, не ухайдакайся до позеленения в глазах - попробуй потом, подавившись на ночь мёрзлой тушёнкой и каменными сухарями, зарывшись в стылую колючую стекловату, ещё и заснуть!Пробовали...Всю ночь проворочаешься, раздирая ногтями иззудевшееся тело, до самого подъёма отгоняя растлевающий дух подземельяи, впиваясь глазами в бархатную, совсем не такую, как там - на земле, абсолютную тьму(ночное отключение электричества преследовало, конечно же, гуманную цель - не мешать здоровому сну стройбатовцев).
Опрометчиво допустить приход бессонницы - значило остаться совершенно одному, а это, всё равно, что умереть...
Лёжа на дне болота, в замурованном наглухо, стальном склепе...не шевелясь...в мертвящем беззвучии...сдавленный со всех сторон незамерзающей грязью...чем отличаешься ты от, совсем окоченевшего трупа?!Да, и умри сейчас, разве, что встряхнётся, там - на земле?..И ознобит тебя лютым одиночеством, не "своего среди чужих", и не "чужого среди своих" в мире человечьем...но - пустынностью своего никчёмного существования до самых окраин Вселенной...Уйти бы от бессмыслия, скрыться бы в живительном сне!Ан, нет - кто не работает, тот и не спит...Вот, именно - не спит!И еда здесь ни при чём: муторность голода тяжелит тело, лишь, первое время, а, потом, ты легчаешь, истончаясь, как ледок под весенним солнышком - и...перестаёшь себя ощущать...
Окружающий вакуум беспрепятственно дозволяет тебе всякие перемещения, и нужно приложить некоторые усилия, чтобы вновь увериться в законе всемирного тяготения...Чувство печальной свободы соразмерно руководит всеми действиями, незримо возносит к солнцу и растворяет тебя меж атомов луговых соцветий, нагретых каменных глыб и пахучих речных струй...озёрных заводей...родниковых ключей...многотысячных дождевых луж...Вот, воды - хотелось!
Вечная жажда скребла заскорузлыми ладонями по стенам, обросшим, сладостно мерцающим, , но вызывающим дикую изжогу, инеем.Пригоршнями забрасывались в рот тающие кристаллы тлетворной эрзацной влаги, и по всем закоулкам тела отдавалось аукающее лжеблаженство простой живительной формулы: АЖ - ДВА О!!!Да, тут не только, два - восторженно скруглённые запёкшиеся уста, готовы были бездонно поглощать ледяные, парные, горячие и, кажется, даже кипящие струи...И отчего, на столь "важном" объекте, не налажено снабжение питьевой водой - никто не знал.
Технической - было море, но, испивший её, добавлял ко всеобщему угару, ещё и вонь собственной блевотины - желудок не принимал, хотя душа алкала.
Раскройщик пенопласта, весомо зарекомендовавший себя непревзойдённым геометром, был доглядчив и дослышлив: не хлебал "техничку", не хряпал иней, не жрал мёрзлую консервированную плоть добродушных свиней, обходясь одними сухарями...Изобретательно и красиво матерился, во всю ширь арестантской души, в работе ратуя за всех, тем самым ухайдакиваясь вусмерть, дабы спать покойно - в общем, делал всё, вроде бы, верно...Вопреки измождённому виду, имея несокрушимое здоровье и, спасительно осознавая временность своего прозябания в отрыве от мира, он являлся одним из первых претендентов на безущербную, полнокровную жизнь после освобождения, но...Неисповедимы пути...Тем паче, под землёй, пуще того - в болоте...Жизнь змеемудра, и обходит наши ухищрения изящно и легко...
Доводка противоядерного саркофага началась с сентября, поэтапно ведясь от днища к верху.И, вот, прокорпев осень и зиму, на нижних и средних ярусах, попал искусный распластыватель пенопласта в самый вышний, входной блок...
Работа была всё та же - с подъёма до отбоя, привычно-размеренная.Отличало её от прежней, лишь то, что вкалывать пришлось в полном одиночестве...если, не считать того - у входа...
Охранник - весь выблещенный, в сияющих десантских сапожках на шнуровке - день деньской(отчего-т, никем не сменяясь), скучающе торчал в вернисажном створе бронированной двери.Сквозь его могутный стан просвечивало-таки, солнце, прощебётывали птицы, проносились пьянящие воздухи оттепельных дней, протягивало сладкой гарью инопланетных костров...
Время от времени, страж перебрасывал с плеча на плечо скорострельный свой обрез, и стравливал тошнотный взгляд далеко вниз: там - в сумеречном тлене копошились замызганные людишки, ни разу в жизни не нюхавшие пороха, погрязшие в своих мелюзговых нуждах...Смачный плевок презрительно пикировал в бездну, отзываясь негодующим эхом, в своём падении, на чью-то голову...
Бессловесное быдло, кроившее пенопласт в двух шагах от входа, афганский рейнжер в упор не замечал.А оно кропотливо работало, вслушивалось и вглядывалось...
Белые шероховатые кирпичики, столь же, немыслимые по форме, сколь, и невесомые, крепились - пока без клея - друг на друга, вплотную к стене.Площадь их, час от часу, ёмко множилась.Ходкая работа наращивала обороты, но, неумолимо чуялось - бессонница отныне неизбежна.
Силы не покидали исхудавшее тело, а неудержимо росли - грудь переполняло, ни ко времени явленной, весной...Сквозняки из распахнутой двери безжалостно штормили беспутную душу.
Утерявший всякий терпёж, трудяга, то и дело,затравленно озираясь на охранника, выжидал, когда же тот отлучится куда-нибудь - да, хоть, посрать, что ли, в конце концов!И, в очередном огляде, клацнуло передёрнутым затвором его сердце - дверной проём был свободен и девственно белел, уходящими вдаль, ничем не перегороженными снегами...Он крался к ним - лежащим за железным порогом - на цыпочках, словно боясь разбудить тяжелобольных...
Представшие снега, не рассыпчато-воздушные, а оседающие, ноздреватые - сами собой зачерпнулись в заскорблые ладони весомой пригоршней и, с весёлой яростью, вдавились в рот, растеклись по щекам, подбородку, шее, запали в распахнутый ворот.Солнце пульсирующе било в виски, скоротечно осушая подставленное лучам лицо.Купол неба, туго натянутый вешними испарениями, плавно покачивая первыми кучевыми облаками, опускал Землю в какую-то, захватывавшую дух, нескончаемо прекрасную бездну...
- Чё выперся-то, ёб твою мать! - взорвался, было, как из-под земли выросший, "афганец" , - щас, как уе...- и осёкся, внутренне поёжившись от вперившихся в него глаз: серых, выстуженных, цвета уставшей стали...
Смотревший, напряжённо молчал и не двигался с места, загораживая проход к покинутому посту.Сухопарая жилистая фигура таила в себе звериные мускулы, стойкие на разрыв, как нейлоновые канаты.Тяжёлой лепки, обширный лоб, оживлялся срослыми,, идущим вразлёт, густыми чёрными бровями.Больное бледное лицо с впалыми щеками, прямым костистым носом и чётко очерченными чувственными губами, контрастировало с массивным непробиваемым подбородком.Камнерезные морщины, врубившиеся в кожу от ужаса и гнева, накладывали общую печать, подводя итог полуторагодичной службе в подземелье.
Зарвавшийся оборванец задумчиво втолкнул стиснутые кулаки в узкие карманы галифе, плавно взвёл взгляд поверх десантского берета, и запоминающе вгляделся в небо, наполненное скоротечной жизнью...
В душе ещё оставалось что-то тёмное, но, уже вырванное из тьмы рабства...
Продолжение следует...