Играла ночь, что званый шут,
расправив тучки зонт.
И жгли зарницы там и тут
в туманах горизонт.
И у придворка в тополях,
что промочил свой бок,
ее капелью, ох да ах,
забавил водосток.
И старый клен в избытке сил
ей шелестел хитро
и долго-долго холодил
стесненное нутро.
Легло тумана молоко
к усам кустов-кутят,
а ей дышалось нелегко,
и был потухшим взгляд.
И вот в смирение, под стук,
скользнувший через двор,
она стоит уже без мук,
как в седине актер.