Это была «такая» ночь…
Дед обошёл школьный двор, где надо – вымел, где надо – подгрёб.
Поднялся на низенькое крылечко, обмёл валенки, смахнул снег с крыльца.
Осмотрелся. Метель с морозом. Ребятня не заглянет. И холодно, и хлопот домашних весёлых полно, к празднику готовятся.
Дед повернулся, открыл дверь в сенцы, посветил фонарём.
Инструмент к месту приставил. Два ведра полны, ещё без льдинки, до утра не ольдятся, зато утром лучше кофе будут.
Оглядел всё: «Порядок!»
Вошёл в сторожку. Лампу засветил. Старенькую, керосиновую. Электрики предлагали проводку, да он отказался. Заботы лишние, и вовсе ни к чему.
Уличное с себя – по гвоздикам развесил, валенки на «сушильну полку» над плитой уложил, ноги в «топотки», обрезки старых валенок, приютил.
Глаза по сторожке гулять пошли. Плита гудит с лёгким треском. Заглянул. Скоро можно и трубу прикрыть. Чайник на плите попискивает – кипеть собирается. Шайка-оцинковка с горячей водой. Всё ладно.
Взгляд дальше плывёт. Стол, две лавки. Чистые, протёртые. Дочка, после работы учительской, забегала. Полка-горка над столом. Отвернул завеску: « И тут дочкина рука. Всё к месту, всё блестит».
Иконка в углу у оконной стены поблескивает. Были и споры. «Дети к тебе ходят, зачем икона?». Тут Деда было не сломать. «Не только дети. И Авдотья, вон, как вошла – перекрестилась. А у кого в доме икон нет?»
Сам Дед крестов не носил. На груди, в ладунке кожаной, главную военную награду держал.
Осколок, что получил, когда дружка из-под огня вызволял. Фельдшера эту «награду» из «самой задней мышцы» достали и Деду вручили. Этой «наградой» война страх в нём убила.
Парторг тоже с «беседой» прибегал. Дед и объяснил: «Не для себя, для людей. Кому надо – крест кладёт, не надо – отворотится».
Начинал парторг что-то про власть, про политику, только у Деда одно: « Власть-то власть, а поленницу самому класть».
На окна внимание перешло.
Ловко они с дочкой и зятем окна обделали. Не обмерзают. Всё видать.
В простенке меж окнами колода рубленая, старик древний.
Ребятки из исторического кружка расстарались. Говорят, что в области, в музее видели.
Вот и смастерили. «Школьным Дедом» назвали.
Ещё угол. Шкафчик немудрёный. Репродуктор на нём. Довоенный.
Начальство настояло. Положено так. «На случай экстренных сообщений».
Заглянул в шкафчик – «ночная форма» в справности, на скалке глажена. Дочке спасибо.
Лежанка.
Дед её повыше соорудил, чтобы в тёплом слое спать. И так получилось, что свежесть утренняя побудку играла. Как зябкость косточки зацепит – тут и подъём.
Под лежанкой стремяночка немудрёная, пара табуреток.
Подошёл, посмотрел тюфячок соломенный, подбил, на другой бок перевернул.
Подушку сенную поправил. Духовита, однако.
Одеялом полюбовался. И не помнил уже, кто подарил.
Лоскутное. Выпускники шили-собирали. Говорили – «из разных домов».
Это же сколько кусочков разных жизней в нём собрано?
* * *
Да! Это была «такая» ночь.
Ночь памяти.
Первой – «Серая Память».
Давняя. Начальная. Образ Бабки. Родители растворились в годах. Отец – то ли угнан,
то ли мобилизован. Нет и нет. Зачал и сгинул.
В метриках начало числится 1907 годом. А так ли это – кто знает? Мать тоже затерялась. Титек мало кто помнит. И бабка не сказывала.
Она и подняла. В те годы много кутерьмы по жизни пришлось, огрызками осталось.
Конники, шашки, наганы, батрачество.
В парни выбился – а всё «голь».
Дальше «Красная Память».
Подался на Магнитку. По мобилизации.
Рабфак, специальность. Механик-моторист.
Ушёл из села парнем – вернулся мужиком. Самый нужный человек.
В селе, к тому времени, совхоз был. Дел – гора, сил-умений – прорва!
Дом поставил, семью завёл. Дети «красные» - сын да дочка. Работа – радость.
«Память Чёрная».
В сорок втором на бои с супостатами отбыл. Не отпускали долго. Уговаривали. «Хлеб фронту нужен!»
Вернулся в сорок седьмом. Живой. Здоровый.
Геройств не было. Где их наберёшь в тыловых мастерских?
А всё же кольчугу из белого и жёлтого металла на грудях принёс.
К войне, как к работе относился – не любой, но нужной.
Это к концу по правильному пошло. А спервоначалу, технику поражённую вытягивать и под огнём приходилось.
Домой после ранения в патруле попал. Выродки ножом плечо полоснули.
* * *
Дед заглянул в печуру. Можно и прикрыть трубу.
Чайник весело булькает.
Время.
Кружку с горки достал, заварничек. Кипяток в малый чайник пустил, в шайку слил.
Листков китайских, скрюченных из пачки всыпал. Водички влил. Стал ждать.
«Каких время памятей к последним дням не намело!»
Напрел чайник. Кружку таким же манером, как и заварник, ополоснул, налил чайку.
На боковую стал готовиться.
Лавку, как обычно, к плите придвинул.
Верхнее с себя снял – на лавку. Носки туда же. К утру сухи и теплы станут.
Ещё вокруг глянул. Пора!
Табуреточку из-под лежанки достал, как привычно.
Теперь за чай.
* * *
Память «Яркая».
После Войны делов не в проворот. Жена детками хвалится – а всё поднимать надо. В совхозе тоже рук нехватка. Молодняк в стороны подался, страну поднимать. Коренники, понятно, в селе. Так дел ещё больше! Отдыхом не пахнет. Впрягся. Не ворога бить – своим служить! Тут младшенький народился. Любовь живёт да копится, жизнью на свет выходит.
Закрутилось. Да тоже не без тучек. Как-то по зиме, возили на лесопилку дровины с лесосеки, обоз повезли, а Дед остался. Следующему обозу лесины приготовлять.
Как случилось в сугроб провалиться, да заклиниться – не объяснишь.
Доставили обмороженным. Не страшно – только подвижности в ноге не стало.
Первое время Дед так механиком и оставался. Ну, хромой, что с того.
Только начальство уговорило: «Пенсия – не замок на двери. Придёшь, подскажешь, поможешь».
Не согласился. Пристроился сторожем школьным. В МТС хаживал, только там справней всё стало. Реже свои думки пристраивать приходилось. А «жизнь школьную» полюбил.
Жена тихо ушла, как жила. Поболела и ушла. В памяти осталось – натруженные ласковые руки и дурманящий запах молока. Дед после того прочно в сторожку перебрался.
Домой по субботам бывал. Побаниться, переодеться. Да по праздникам.
Поесть – дочь готовила. По утрам приносила, вечером прибирала в сторожке.
Дочка учительскую тропку выбрала. Выучилась, домой вернулась.
Старший сын по стране колесит – строитель. Младший – офицер, ракетчик. Открытку прислал, с северным сиянием. Ласковая жизнь!
* * *
Дед допил чай. Встал.
Сегодня «такая» ночь.
Завтра с зябкостью придёт необходимость.
Он поднимется, снимет «ночную форму», ополоснёт себя «студёнкой», наденет обыденное.
Пойдёт затоплять печи в школе.
Вернётся.
Потом ополоснёт в студёной воде «ночную форму» и вывесит её на мороз.
Заглянет дочь. Спросит:
- Видел?
- Да…
- Говорил?
- Да…
Это «Такая» ночь.
Дед разоблачился.
Достал из шкафа холщёвую рубаху и порты – ночную форму.
Она пахла ветром, морозом, травами, простором – жизнью.
Обтёрся мочалкой водой из шайки. Постоял, ощущая капельки, сбегающие по телу, впитывающиеся под кожу, улетающие паром.
Протянув руку, убавил пламя лампы до «ночного».
Медленно натянул «форму».
С удовольствием вдохнул запах жизни.
Ещё раз оглядел сторожку. Труба прикрыта, всех непорядков – кружка не прибрана да мочалка, но это утренние заботы.
Выдвинул лестничку из-под лежанки.
С негой поднялся на тюфячок. Вдохнул ароматы подушки.
Укрылся.
Лоскутки одеяла принялись сочиться в тело теплом сельских домов…
«Такая» ночь.
Послышался шорох.
Обозначился призрачный образ….
- Ты?
- Да.
- Давно жду…
пятница, 26 декабря 2014 г.