В Нью-Йорке
Снег ложился одеялом,
На земле взбивал омлет.
Город сдался – таял вяло –
Исчезал в белёсой мгле.
Нависая жадным нёбом,
Снег заглатывал дома…
Шли автобусы-амёбы,
Тычась фарами в туман.
Звуки скрадывались ватой,
Разбухали провода,
Бормотала виновато
Океанская вода.
Облачилась липа в тогу –
Стать, осанка далай-лам…
Визг счастливого бульдога
Резал мир напополам.
Тихий, странный, мутно-белый,
День на вечер был похож…
Кто-то щедрый сыпал мелом
В город разных вер и кож.
Тротуары стали небом,
Небо – битой скорлупой…
И фонарь желтел нелепо –
Равнодушный и слепой.
…………
В Питере
Продрогший город чах, бесснежно-гол,
Вдоль серых стен раскачивались тени…
Никто не смел – ни голод, ни монгол –
Явиться в мир подобным запустеньем.
Притихший Питер – сумеречный бриг –
Плыл в темноте – вне времени и галса –
И где-то в глубине рождался крик –
Зрел, набухал, cочился, воспалялся.
Но высоко в безмерности пространств
Уже сошлись в одно тепло и холод,
И снег, кружась, ввергая землю в транс,
Накрыл мохнатой взвесью сонный город:
Чугун оград, обшарпанный гранит,
Замшелые фасады тёмных зданий,
Тоску каналов... Каждый звук хранил
Непостижимость тайны мирозданья.
И этой тайны строгая печать –
Холодной знак глубинной тьмы колодца –
Звала молчать – не думать и молчать –
Вела на свет – точнейшая из лоций.
Снег укрывал декабрьскую грязь,
Глотал дома, дороги и машины,
И ели, молчаливо возносясь,
Под облаками прятали вершины.
12.14