Хоть не изменял я до свадьбы невесте,
и с бренною славой в отелях не жил,
хоть был я всегда в устремлениях честен,
но столько стихов непутёвых сложил.
И если б я жил, предположим, лет двести,
во всём разобрался, за речью следил,
то за переход в неположенном месте
меня бы сержант всё равно осудил.
Слепил бы, баюн, протокольную повесть,
такой и не сыщешь в бульварных романах,
что нет у меня чувства родины, то есть
российской валюты в дырявых карманах.
– Что прёшь под колёса, очкарик и струдель, –
взревел бы сержант на меня, как на Савла.
– Не можешь, ботаник, платить, как все люди,
научим тогда в обезьяннике, – нагло
сказал бы в лицо представитель закона.
И я, покрываясь испариной липкой,
себя ощутил бы в объятьях ОМОН(а)…
А РА улыбался бы щедрой улыбкой.
Когда б я не жил, ни в каком-нибудь месте,
речей не толкал, под авто не ходил,
то думаю, что (раз не тёще и тестю)
бюро похоронному не угодил.