Когда я говорил по-русски
Мне говорили: топорусскость,
(Топорный, стало быть, по-русски!)
Мне говорили: тупо-русский.
Когда писал стихи и песни,
Они кричали: сдохни, тресни!
Сто раз помножено на десять,
И это было каждый месяц,
Который шел из смелых глаз.
Когда я написал рассказ,
Они вопили тыщу раз:
Он сумасшедший! Он изгой!
Он языка не знает силы!
Он просто-напросто больной!
Язык пытались изнасиловать,
И в рабство увести с собой.
Арбат – как аксиома рабства.
Арба – как уводимый раб.
Арба зловредного арбатсва,
Теней далекого аббатства
Масонского лихого братства
Всего лишь есть – закрытый «клаб».
Орда ордой, но выше орден,
Один из сонмов орденов,
Тот самый, что вовсю свободен,
Что вне религий, слов и снов.
Лишь знаков, символов заначка!
Укус удил, что выше дел,
Для седока, что скачет, значит,
Усилий видимых предел.
Но конь лишь знал, что утаилось,
От ретиво’го седока,
Ему пришла иная милость,
Успев сквозь долгие века.
И он в седле. Читаешь строки?
Ты понимаешь, ЧТО творишь?
Прими, усвой мои уроки,
Пока еще не говоришь!
Придет черед. Чреда сомнений
От нас за грани утечет.
Об этом скажет скрытый гений,
И этим выставит им счет.
Литературы подоплека
Определенно высока.
Кто знает, как взойдет высоко
Литературная река.
Она течет не сверху книзу.
Она течет не снизу вверх,
Она – река из афоризмов,
И кем-то выставленных вех.
И этой жизни сверхтекучесть
Не обозначит «физик» суть,
Светлеет разум, мысли участь
Придет к себе, прозрев, чуть- чуть.
И станет ясным пониманье,
И станет весел, как привык,
Через значенье каждой грани,
Наш вечный, новый, наш – язык.