Лениво есть черешню
червивую на треть,
тепло и небезгрешно
на слабый пол смотреть -
занятие мужчины
до двадцати пяти,
без видимой причины
застрявшего в пути.
А что ему - счастливец,
черешни на трояк,
безделью не противясь,
как мякиш, он размяк.
Все как-то отлетело,
всех дел и мыслей рой,
осталось только тело
да сладостный покой.
И присмирев, как идол,
напротив, у стены
он в зеркале увидел
себя со стороны.
Увидел мельком, вспышкой
и вздрогнул от луча -
сидел худой мальчишка,
угасший, как свеча.
Нечесаный, немытый,
отверженный, забытый
в расхристанной толпе
сидел сам по себе.
Кругом мелькали люди,
был слышен гул орудий,
и рупор, безголос,
бубнил себе под нос.
И кто-то пел уныло,
и баба голосила,
давясь от вдовьих слез,
и мир не ведал грез.
И он, нет, не мальчишка,
другой блаженный тот,
которому не слишком,
но все- таки везет,
везет, что вот родился
на двадцать лет поздней,
что так легко прижился
к земле, к судьбе своей,
почувствовал до боли
несправедливость всех
случайностей, по воле
которых, как на грех,
живет, не беспокоясь,
уже который год,
уверен в том, что поезд
по графику дойдет.
А там, в том зазеркалье,
в том разбомбленном зале,
где окна без стекла,
иная жизнь текла.
Там были те же люди,
но зазеркальной мути
четырехмерный сдвиг
перекорежил их.
Прожекторами с вышек
крестом накрыл и выжег,
и обнажил на миг
суть каждого из них.
И стало вдруг понятным,
простым, как дважды два,
нельзя быть безоглядным,
не помнящим родства,
не сознающим - все мы,
которым нет числа,
часть корневой системы
могучего ствола,
единого по крови,
по плоти, по своей
глубинной той основе,
что целого целей.
Едины - плоть от плоти,
и кровь от крови - кто
мы по своей природе
и веруем во что?
В кого? Неистребимо
живет та вера в нас,
поверх голов, помимо
и вопреки подчас.
Из замкнутого круга,
в пролом его брони
глаза в глаза друг друга
увидели они.
Сквозь рябь своих зеркал,
сквозь времени прогал -
в другом себя увидеть
за тем, чтобы понять
себя и, если выйдет,
свое вернуть - хоть пядь.