Спадает шелком с локотка
- Застывшей паузы в полете...
На заднем плане в развороте
Виньетки кромки потолка.
Неловкость некая в печали
Задумчивых, наивных глаз,
Незавершенностью рассказ
О времени былом пленяет.
Умеют, здесь, глаза молчать,
Подернутые поволокой,
С их проницательным намеком
О скрытой страсти в такт и стать.
Строга, и вместе с тем развязна,
Головка вполуоборот,
И бантиком очерчен рот
- Как просто и своеобразно.
Так не умеют подавать
Себя вульгарные красотки,
Вымучивая нежность фотки,
Стремясь себя – как вещь продать.
А вещь пуста, привычно лжива…
А здесь приподнятая бровь,
И созерцанье и любовь,
Раздумье и капризность мира.
Ладонь, как будто воду ждет,
И тянется к благословенью,
И так легка по мановенью,
Что к ней и ветер припадет,
И поцелуй за полем кадра
Парит эфиром сотню лет,
И на французском менуэт
Стиха приписан вязью плавной.
Прическа дельфийских вершин,
И мраморным изгибом шея,
Переходящая ущельем
В прикрывший формы палантин.
Вокруг бутоны – пошловато,
Плече, вот-вот, падет в цветы,
Ампир навязчивой софы
Упругостью взирает ватной,
Бестактно грубым сундучком.
Вокруг шелка, как волны моря,
Спасают вид, с софою споря…
И ножка с острым каблучком.
Почти Эдем, но привкус странный…
Вот и ответ – отмечен год:
Тринадцатый, за ним потоп
- Империи конец фатальный.
И дама, и ее шелка
Падут в цветы, со всей страною,
А, вот софа в буржуйке горя
- Сгорит в блокадном мраке дня.