-1-
Я уже ни с чем не знаю связи
и не жду открыточной весны.
Закрываю веки с неприязнью,
вижу неприязненные сны.
Милый друг, одышливый Островский,
надо умудриться не сберечь
лексикон и выговор московский,
русскую прилипчивую речь.
К сожаленью, вряд ли это странно.
Купчики, билибинская Русь,
мартовский медок на дне стакана,
я не оглянусь и не вернусь.
И не в том беда, что нет гармошки,
не по-русски пахнет перегар,
что дорогу переходят кошки.
Просто сердце легче, чем лузга.
Под ногами лёд, в гортани - мука,
во дворе сплошной вороний пир.
Эту вот есенинскую скуку
Гамлету приписывал Шекспир.
Можно ли рассчитывать на вечность,
если вечность будет такова:
за запреткою - Замоскворечье,
на траве душистые дрова...
-2-
Как по снегу тому, по снежочку,
достоевской застывшей слезе,
прокатили мазутную бочку,
раскидали плевочки газет.
Подмосковье моё, Подмосковье,
ты почти Палестина души.
Только Брейгелю: " Брейгель, с любовью
эту зиму возьми-напиши.
Напиши подмосковных младенцев
и валлонскую конную шваль.
И моё неуютное сердце
алой кровью младенцев - ошпарь.
Здесь тебя полюбили за это.
Кирпичами (красны кирпичи),
снегирями кровавого цвета
кровь невинных невинно молчит."