Как я люблю твой светлый локон
губами, пальцами ласкать, лелеять.
Тебя я звал - Лореляй.
Себе казался принцем Флоризелем.
А иногда ковбоем ездил я в салун
к тебе на кухню в гости,
когда гостила ты у тёти,
у речки через мостик,
на белом быстром скакуне,
коне из сельской
конюшни с крышей из соломы.
На деле - старом мерине
с разбитым правым копытом,
с натёртою спиной,
с лиловыми
в печали светлой,
слезах и гное
мудрыми глазами,
засиженные мухами,
навозно-изумрудных,
и роем оводов,
спорыньей их личинок.
Я сам тогда похож был
на инока Варфоломея с ларцом,
а ты на фею, повенчанной
на половину царства за коня.
На этом чудо-мерине
нестись во весь опор
само собой уж было чудом.
Какие доводы ещё
и память детская о чём?
Как часто я тогда,
что мучил лошадь,
без пола, возраста,
от деда получал леща...
Тогда я понял поговорку -
пожалуйста,
вы не стреляйте пианистов...
Не бей кнутом, хлыстом
по крупу старых лошадей -
они несутся вихрем, как умеют.
С тобою, Лореляй, ну очень рано
коня купали в заводи речушки -
она средь вётел, ив
вертляво до сих пор петляет,
навевая в тени деревьев
под жарким солнцем
истому лени и безделья.
Не хочется и двинуть пальцем,
ну разве локон твой
колечком свить мне на мизинце.
Коня купали
лишь ранним утром,
когда лежат туманы
в низинах, в пойме речки
и выпадают росы
в цветы и травы
и веет свежею прохладой.
Потом он был в заботах.
Весь день - постылая работа.
Газеты, почта по селу.
(Мой дед был почтальон).
Возил цибулю с огорода.
Товар в район в субботу,
мешки, кульки на ярмарку
так рано, что петух
не кричал еще ку-ка-ре-ку.
И к вечеру конь был совсем печален,
угрюм, не весел.
Но иногда бывал и праздник.
Почти как пёс в зубах
бросал свой недоуздок
на подоконник
и тихо ржал, лилово глазом
мне косил.
Хоть спать хотелось, нету сил,
с мансарды прыгал
на спину по-ковбойски.
Нагайкою стучал,
почти по-свойски
тебе в окошко, Лореляй.
И с дамой сердца рыцарь Ланцелот
летел?.. нет не летел.
Скакал, нет не скакал,
а еле ехал на коровий брод.
Лужайка, бережок.
Тревожно гусь гогочет,
гусыни выстроились в кружок,
шипят...
Гусятам явно всё по барабану.
Пришлось толпу гусей,
хотя они и уси-пуси,
щелчком кнута загнать
по шею в воду.
Купаться будешь?
- спросил у Лореляй.
- Не буду, посижу.
Я краем глаза вижу -
ты заплетаешь косы.
Я на коне въезжаю в воду.
По коже бегают мурашки,
ладошкой, ёжась мою морду,
крутую шею, седую гриву,
бока и спину.
Тпру-у!.. не верти башкой, дурашка!
Не лезь к лягушкам в тину.
Какой же ты дурила!
Весь в ряске,
купай тебя опять, скотина...
Конь знает - я ругаюсь так, для
острастки и любя.
Всё переводит в шутку -
копытом вот убил лягушку,
как-будто не заметил сослепу...
На якобы мустанге
из сбруи лишь мундштук, уздечка.
Как больно попе без седла
идти не в лёт, в намёт,
а тряской рысью
на твердом острие хребта коня.
Пока ни шатко-валко
прискачешь к речке,
то вспомнишь папку с мамкой
и даже деда-казака на печке.
Когда философ-конь околел,
с тоски, я помню, заболел.
И хоть прошло уж много лет
мы каждым летом с Лореляй,
когда наездом в деревне этой,
коня по кличке Будулай,
наверно мы с приветом, поминаем
и помнить будем.
18.11.2014
К. Петров-Водкин. Жаждущий воин, 1915