Помещаю общим файлом пятый сборник стихов "Любите нас, пока мы на земле..."
ЛЮБИТЕ НАС, ПОКА МЫ НА ЗЕМЛЕ…
Сердце просит чего-то светлого и доброго …
во-первых, поступило сообщение из правления Союза писателей России о приёме в члены Союза Ирины Геннадьевны Котельниковой из села Чара Каларского района, и, во-вторых, о выходе в свет очередного её поэтического сборника в Санкт-Петербургском издательстве «Гамма» «Любите нас, пока мы на Земле».
Вообще, в Союз писателей России в нынешнем году приняты несколько человек, в том числе – Галина Рогалёва, Мария Тимошенко, Виктория Измайлова. Но сегодня мне хотелось бы вместе с вами порадоваться за Ирину Котельникову.
Мы дружны с ней уже почти сорок лет. Все эти годы она живёт в своём таёжном селе, где из окна её домика виден Кодар, и где люди до сих пор здороваются на улицах с каждым встречным. Здесь родились трое её детей. Здесь живут двое её внуков. Здесь она копошится в своём огородике, помогающем семье пережить долгую и трудную зиму. И здесь рождаются её стихи, которые она пишет поздними вечерами, когда переделаны тысячи крупных и мелких домашних дел и делишек и можно, наконец, разрешить душе подать свой голос.
Всю жизнь она вместе со своим мужем, музыкантом Виктором Егоровичем Котельниковым, заслуженным работником культуры Читинской области, проработала в учреждениях культуры Каларского района. Вместе с мужем и с агитбригадой, которой он руководил многие годы, объездила самые дальние сёла района, где звучали её стихи и песни, автором слов которых была она, Ирина.
Супруги Котельниковы могли бы уже много лет назад уехать из Чары хотя бы в Улётовский район, на родину Виктора Егоровича, однако дальше разговоров дело никогда не шло и теперь уже не уйдёт – они срослись, сроднились с Чарой навсегда. Это теперь уже их Родина.
Мы познакомились с Ириной в начале семидесятых прошлого века, когда хрупкая, тоненькая, как подросток, Ирина приехала на областной семинар молодых литераторов. Тогда у неё были искренние, открытые и ещё совсем беспомощные стихи. Но уже тогда я почувствовала, что в душе этой северной девчонки живёт большой, мудрый, талантливый поэт, просто его время ещё не пришло, он должен вырасти, созреть.
И она росла и созревала, без торопливых движений, без истеричного общения с сотрудниками областных газет и журналов – просто жила и писала.
Когда она приезжала в Читу и останавливалась в моём доме, мы не могли наговориться, всё казалось важным и необыкновенным. Она уезжала – мы засыпали друг друга письмами… И вот вырос и состоялся Поэт, которого никто не вёл по тернистой литературной стезе за ручку, который исключительно сам, собственным своим умом и талантом, достиг права называться профессиональным писателем.
Я бесконечно рада за Ирину Котельникову. Я горжусь ею, и я жду от неё новых книг прозы и поэзии. Потому что, кроме того, что она превосходный поэт, она ещё и очень хороший журналист, и прозаик.
Печально только то, что свои книги она почему-то вынуждена издавать за свой счёт. Очень странная и печальная это ситуация: человек, работающий на благо районной, краевой культуры, вынужден из весьма скромного семейного бюджета откладывать несчастные копейки, чтобы издать 200-300 экземпляров очередной книги.
Вот сейчас вышел этот поэтический сборник «Любите нас, пока мы на Земле» - 250 экземпляров, опять изданных за свой счёт. Между тем – я абсолютно в этом уверена!- эта вещь войдёт в число лучших литературных изданий Забайкалья за последние десятилетия.
Господи, научимся ли мы хоть когда-нибудь ценить человека при жизни за то, что он сделал для своих сограждан? Вот уж воистину, любите нас, пока мы на Земле!
ЕЛЕНА СТЕФАНОВИЧ, член Союза Российских писателей с 1993г., автор 30 книг прозы и поэзии.
ИРИНА КОТЕЛЬНИКОВА
ЛЮБИТЕ НАС, ПОКА МЫ НА ЗЕМЛЕ...
Стихи
Санкт-Петербург 2014г. Издательство «Гамма», 68с. ISBN 978-5-4334-0159-4
***
"Всё суета", – сказал Екклесиаст.
А с мудрецами спорить бесполезно.
Идут дожди...
Поскрипывает наст...
Всё повторится. Только мы
исчезнем...
Крадёт минуты старый циферблат.
Вчера был юн, сегодня верен трости.
И вот уже
родные ищут блат,
чтоб закопать поближе к входу кости.
"Всё суета"...
Однажды мы поймём,
что горизонт руками не потрогать,
что наша жизнь всего лишь чудный сон,
в котором мы
зачем-то снимся Богу...
***
А мне сейчас бы на неделю к морю!
Давно заждался северный Байкал.
Там друг гитару у костра настроит
и отзовётся эхо с дальних скал.
И белый клин поднимется внезапно
от мыса с дивным именем Курлы...
Собрать рюкзак! И взять билет на завтра,
пока не улетели журавли.
***
Зачем ты вернулся из прошлого,
когда холода на дворе?
От жизни не жду я хорошего,
себя поселив в январе.
Мой дом замело снегопадами
от праздных визитов гостей.
К портретам, у счастья украденным,
не ставлю я больше свечей.
Давно я ночами бессонными
с тобой разговор не веду,
и тропкой заветной в подсолнухах
навстречу судьбе не бегу.
Зачем ты вернулся из прошлого?
Года не удержишь в горсти.
Снегами виски запорошены,
а голос всё тот же:
«Прости»…
***
В этой старой церквушке на заросшем кладбище,
где давно не хоронят, где сгнили кресты,
стонет кто-то ночами то громче, то тише,
а вокруг ни души на четыре версты...
В этой старой церквушке на безликой иконе
проступает под утро сквозь ветхость холста
в свете солнца, что льётся из проёмов оконных,
Лик рождённого ночью Младенца Христа.
В этой старой церквушке не кончается служба,
отходную поёт нараспев иерей,
что давно похоронен...
Он сегодня мне нужен!
Помолись, добрый отче, о сестрёнке моей...
30 ноября 2012г.
***
Тяну за нить клубка противоречий.
Узлами память лет,
прожитых вне
того, что называется "беспечность".
Как мало в жизни
беззаботных дней!
Обрывком детство в платьице из ситца,
на берегу Витима старый дом.
С ладошки хлеб клюёт бесстрашно птица.
Про журавля расскажут мне потом.
Обрывком юность с вечностью в запасе
и верою наивной в чудеса.
Как быстро отскрипела птица счастья,
давно застряв в поломанных часах.
А годы вспять.
Ничто не возвратится...
А жизнь сложней, и этим хороша.
На тонкой нити бьёт крылами птица –
одна из трёх.
По имени Душа...
***
Мне никогда к тебе не прикасаться,
и ты признаньем не казни меня.
Любовь слепа, и кончиками пальцев
читает нас, как Книгу Бытия.
И что ей боль, коль слёзы на улыбке
она воспримет за весенний дождь.
А этот мир на красочной открытке
всего лишь ложь...
Любви святая ложь...
***
Эх... берег левый, берег правый!
На берегу народу тьма.
Гудит, орёт с утра орава,
в базарный день сойдя с ума.
Паром от "ЗИЛа" проседает,
паромщик гонит прочь толпу.
Всем разом места не хватает.
Видать бы рынок тот в гробу!
Но подступил сентябрь и нужно
учеников одеть, обуть.
И урожай ввечеру сгружен
на ЗИЛ совсем не как-нибудь.
Исчезли в сёлах магазины.
Одна надежда – на базар.
"Куды ты прёшь свою корзину!
Утопнешь, дура! Цыц, сказал!"
Эх... берег левый, берег правый.
Когда б не глубь, пустились в брод.
Паромщик – бог на переправе.
На берег тот везёт он в долг.
Своё возьмёт он на обратном.
Он частник. Нет ему суда.
А на плечах семейство брата
да голова, от дум седа.
Брат утонул на переправе.
Тому шесть лет минуло днесь.
Эх... берег левый, берег правый.
И то ли шест в руках, то ль крест...
***
"Дарите женщинам цветы».
Андрей Дементьев
***
Не разучитесь женщин целовать,
и нежных чувств, мужчины, не стесняйтесь!
Как в детстве, каждый день целуйте мать,
жене в любви – по новой – признавайтесь!
Не разучитесь искренним словам.
Есть много слов прекрасных, но забытых.
Пусть поседела Ваша голова,
вам так идут открытые улыбки!
Не разучитесь женщинам дарить
цветы в любое время, без причины.
И просто будьте к женщинам добры,
родные наши, робкие мужчины.
***
Я устаю от вычурной лепнины.
Немногословен истинный поэт.
Поэзия – не блажь, а постриг в схиму.
Её призванье – Невечерний Свет.
Она не любит праздных разговоров,
творит в тиши, с молитвой, не спеша.
Просты слова, рождённые в затворе.
Ах, как от них заплакала душа...
***
Мы верим в жизнь за призрачною гранью,
поэтому привыкли выживать.
Чертополох занозный вырывая,
мы продолжаем поле межевать.
Всё уже ширь, и всё длина короче...
Итог стандартный – семьдесят на два.
И эпитафий краденые строчки
закроет вскоре жухлая трава.
Мы верим в жизнь... Но думаем о смерти.
Быть может, завтра смерть настигнет нас?
А может в запечатанном конверте
в дверь постучится нашу через час?
Мы верим в жизнь...
***
За стёклами окон, очков, стеклотары
смеётся и плачет, стоит и идёт,
бренчит на расстроенной хриплой гитаре,
живёт, умирает привычный народ.
В стране, где двойные мораль и стандарты
для ваших и наших, для этих и тех,
где пятая масть и краплёные карты,
имеют двуличные люди успех,
мне выпало жить... Не тянула я жребий.
Я плотью от плоти – российских корней.
Пусть смыта Витимом, исчезла деревня.
Но горы всё те же и небо над ней.
Смотрю на вершины, что видела в детстве.
Угрюмые думы уносит река.
Остаться бы здесь недопетою песней
вот так же, как скалы вдали – на века.
И пусть кто-то смотрит сквозь мутные призмы...
Подросток-берёза наденет стихарь,
и россыпь брусники для беличьей тризны
заменит бродягам случайным сухарь.
***
Оставьте разговоры! Я – поэт.
И мне под силу гнуть подковы рифмы,
и заточить заржавленный стилет,
апокрифами броситься на рифы.
Пусть Каин вечно кается во мне,
обет молчанья снова я нарушу.
Я обжигаю лезвие в огне,
калёным словом вспарываю душу.
К утру затихнет бушевавший шторм,
оставив перечёркнутые строки.
Какое солнце брызжет из-за штор!
Как быстро осыпается с барокко
сусальной позолоты шелуха...
Поэзия не любит слов наносных.
И робко пробуждается в стихах
смоляный запах заоконных сосен.
***
Ещё жива деревня за пригорком...
Висит на прясле тканый половик.
Ещё сметана в кринке не прогоркла.
От тяжких дум подсолнух не поник.
Ещё жива бобылка баба Фрося.
Подол – узлом. Шагает на покос.
Ей нужно жить, покуда ноги носят.
А где помрёт, там будет и погост...
***
Сегодня хоронили совесть...
Плыл гроб над праздною толпой,
и выводил печально соло
французской дудочкой гобой.
Откуда взялся он, не знаю –
был нанят, сам ли захотел –
старик с иконными глазами?
Он шёл поодаль. Не в толпе.
Деревенели, ныли пальцы,
лилась мелодия, как стих.
И даже ветер растерялся,
клубком свернулся и затих.
Толпа привычно бормотала
о постороннем – просто так.
За веткой ветка отлетала.
И ощущалась пустота.
Как будто где-то во Вселенной
сам Бог со скорбию поник.
Плыл катафалк над миром бренным,
А плакал лишь монах-старик.
Сегодня хоронили совесть –
чужую совесть – не его.
И болью старого гобоя
не заглушалcя звук шагов.
Не грела ряса и подрясник –
других одежд не надевал.
И только Богу было ясно –
он шёл и совесть отпевал.
***
Багул не выразить в словах –
они бедны, когда на сопках
весна раскинет покрова,
и на прогалинах и тропках,
на каждом робком пятачке
вдруг заалеет, вспыхнет кустик...
Навстречу солнечной мечте
сбегу в багул от зимней грусти.
Сбегу в багуловый рассвет!
Сегодня ночью мне приснилось,
что там, где льётся дивный свет,
однажды детство заблудилось
***
Позови меня в детство,
луг, цветущий в июне.
Дай мне снова вглядеться
в повзрослевшую юность.
Дай по тропке вернуться
в ту страну, где мечтала,
и мечтам улыбнуться...
Знаешь, луг, я устала
прятать душу от взглядов,
словно крестик нательный.
Позови меня в радость,
дай мне в счастье поверить.
***
Мир нереальный, мир нечёткий
слух странным шёпотом ласкал.
Камней обкатанные чётки
перебирал внизу Байкал.
Дождь ожерелья поразвесил
на нити крепкие травы,
и сквозь туманную завесу
плыл мне навстречу мыс Курлы.
Бог перемешивал палитру
не наяву и не во сне...
Байкала долгая молитва
была сегодня обо мне.
***
Мы – вне времён. Поэзия бессмертна.
Мы крест несём сквозь гоготы толпы.
На пасквилях в замызганных конвертах
рисуют тщетно недруги гробы.
Мы – вне времён! Прислушайся, эпоха!
Запомни наши лица, имена.
Строку, последним прерванную вздохом,
в скрижаль запишет бережно страна.
Но что нам благодарные потомки...
Легко ушедших помнить и жалеть.
Гонимых, презираемых, бездомных –
любите нас пока мы на земле!
***
Когда строка на кончике пера,
порой мы слишком поздно замечаем,
что тот, кто рядом был ещё вчера,
успехом нашим скрытно огорчаем.
В глаза не скажет, виду не подаст.
Как паучок соткёт он паутину,
огласке сокровенное предаст,
чуть-чуть при этом исказив картину.
Всего чуть-чуть...
Он в слухах знает толк
и телефонов детскую привычку
соседу в ухо доносить лишь то,
что лишь чуть-чуть от истины отлично.
Всего чуть-чуть не искренен твой друг,
всего чуть-чуть не искренен приятель...
Но лучше враг, чем человек-паук.
Враг во вражде привычней и понятней.
***
Поле русское, поле дикое
заросло травой
выше пояса,
по росе коса здесь не вжикает –
ни мужичьего духа, ни голоса.
Поле буйное, разнотравное.
Эх, духмяное, эх, медовое...
Где вы левые, где вы правые?
Али ноженьки ваши пудовые?
Крикнет во поле мать-Россиюшка -
возвращается эхо стократное,
да заплачет дождём небо синее.
Обессилела силушка ратная.
Обессилела, задурманилась,
аки сорной травой-повиликою.
За рассветами, за туманами
понапрасну Русь-Матушка кликает.
Серп блеснёт в руках намозоленных.
Русь повесит пучок над иконами,
чтобы отчее поле раздольное
по молитвам её детям вспомнилось.
Поле русское, поле дикое...
***
Душа скорлупкой хрустнула,
и пёрышком кружа,
летит родная, русская –
её не удержать.
Всё выше, выше, выше...
Уже не на земле...
Старик давно не слышит
пронзительных сирен.
И бутылёк лекарственный
валяется у ног.
Ослабли руки к старости –
откупорить не смог.
Душа скорлупкой хрустнула...
***
Свадьба на деревне!
Расступись, честной!
Эвон, солнце греет
будто бы весной.
И в денёк осенний,
сбросив пиджаки,
в общей карусели
пляшут старики.
Рядом – молодые!
И посуда – в лад...
Жизнь казалась длинной
много лет назад.
К торжеству причастен
был и стар, и мал.
И сиял от счастья
медный самовар.
Под стеклом в простенке
фото свадьбы той:
юный дед степенный
с бабкой молодой.
Жили... были... были...
Враз слегли всерьёз.
Рядышком могилы.
За селом погост.
***
Затоскуется, занеможется,
да заплачется невпопад.
Сколько дней понапрасну прожито!
Ни один не воротишь назад.
Сколько слов было всуе брошено
необдуманно, сгоряча.
Посидеть бы вдвоём по-хорошему,
обсудить нашу жизнь при свечах.
Богом венчаны, Богом данные,
хватит ссориться без причин.
Вспомним первое наше свидание.
Посидим при свечах.
Помолчим.
***
По заросшим тропинкам сквозь дебри
донести бы пожизненный крест.
И в скалу, разорвавшую небо,
словно Бога карающий перст,
размахнуться и бросить скрижали
с предначертанным роком судьбы,
чтобы камни вокруг задрожали,
покачнулись немые столбы.
Разобьются... И свиток эпохи
упадёт у Другого Креста.
И откроется смысл Голгофы
всепрощающим взглядом Христа.
Собирая скрижалей обломки,
осознаю – напрасен протест.
Над обрывом, по режущей кромке
понесу вновь невидимый крест.
***
За чередою многоточий
судьбу мне больше не пророчь.
Пускай оборванные строчки
перечеркнёт к рассвету ночь,
и упадут цветные росы
на пожелтевшую траву.
Не береди ты душу, осень,
не доноси ко мне молву.
Не убежать мне в бабье лето...
Мне надоели куражи,
где снова песней недопетой
засентябрятся миражи.
Пускай полынит хризантема
в чужой судьбе, в чужих садах,
и недописанная тема
горчит рябиной на губах...
***
Колоколили где-то на звоннице,
или звон тот почудился мне?
Загостилась – незваной – бессонница
у камина в ночной тишине.
А на стенах в обличьях языческих
пляшут тени – немы и глухи.
Ах, бессонница, Ваше Величество,
отодвиньтесь – сжигаю стихи.
Колоколили где-то на звоннице.
Нет церквей на четыре версты.
И сказала чуть слышно бессонница:
Там однажды сожгли монастырь...
***
Из беспечного "мама"
к повзрослевшему "ма...".
От руки – до дивана,
в мир, сошедший с ума,
в мир, который не примет
и приме’т не поймёт.
Имя, мирное имя,
первым, вскрикнув, умрёт.
"Ма..." - душа отлетела...
"Мама, тише, не плачь!
Мне свободно без тела!
...А земля, словно мяч".
***
Поэт грустит, когда кругом веселье,
он отрешён от будничных сует.
Спешит дитём попасть под дождь весенний,
и ищет повод, чтоб не выйти в свет.
Ночь напролёт он пишет вдохновенно,
и может месяцами не писать.
Несёт, как крест, в себе характер скверный –
чужой дуде не станет он плясать.
Когда сочтут немного сумасшедшим,
он улыбнётся грустно, невпопад.
Мир признаёт поэтов лишь ушедших...
Он жив ещё, и этим виноват.
***
Умолкли звуки. День уснул.
Луна вздремнула в колыбели
над старой кельею в лесу,
сегодня ветры ей не пели.
Вокруг такая тишина,
что даже шёпот слышен чётко.
При свете лунном у окна
монах перебирает чётки.
Какие беды гонит прочь?
И почему глядит так грустно?
Я отступаю тихо в ночь...
"Помилуй, Господи Иисусе".
***
Пока безумствовал вития,
душа качалась на весах,
и кружева ворот литые
не пропускали в небеса.
Ни "за", ни "против" билась стрелка,
как зыбкий мостик над рекой.
Корабль бумажный плыл сквозь Лету,
и невозможен был покой.
Ложились строчки торопливо
и перечёркивала мгла
слова штрихами летних ливней,
и я вернуться не могла.
И сон казался странной явью
за гранью быта – бытия.
Скороговоркою пиано
звучала где-то лития...
***
Не пытайтесь меня переделать!
Я не глина, не тесто, не воск.
И, покуда душа ещё в теле,
ни к чему мне напыщенный лоск.
Я по жизни пройду северянкой,
сохраняя законы тайги.
Здесь суров приговор за подлянку
и становятся ближе враги.
В зимовье оставляют припасы
тем, кто следом случайно зайдёт.
И шагают по кручам опасным,
где нет выбора – только вперёд!
Не пытайтесь меня переделать!
Не отводят таёжники взгляд.
Чу! Душа, как струна зазвенела.
Значит, снова – ни шагу назад.
***
При свете лампы пролистаю прошлое...
За уголками загнутых страниц
рассыпались подшипника горошины,
на колесе фортуны вечный блиц.
Вопрос – ответ. Я снова проиграю.
Пусть торжествует ловкий секундант.
Я тихо, незаметно выбываю,
из жизни выбываю в никуда.
И эта ночь, когда листала прошлое,
и этот блиц сотрётся за чертой.
И на холме за полюшком некошеным
я обрету под соснами покой.
***
Она в тебе выдумывала нежность.
Она в тебе выдумывала пыл.
Ты в лодке быта тихо, безмятежно
плыл по теченью, против – не любил.
Ты не был смелым рыцарем в доспехах,
не признавал романтики цветов.
В судьбе казался неприметной вехой,
от лотереи маленьким квитком.
Счастливая случайность лотереи,
закономерность неслучайных встреч...
Она давно скрывает и жалеет,
что даже дружбы не смогла сберечь.
***
Я тебя воскрешаю, как Бог.
Да простит Он сравнения ересь.
По-над городом стелется смог.
Просыпайся, мой Вовка, мой Гелиос.
Отразись в золотых куполах,
постучись в недоверчивость окон.
С колоколенок колокола
голубей подымают высоко.
Я тебя воскрешаю в себе,
свято верую в сбыточность чуда,
и бегу, вопреки, по судьбе
в дом, где бьётся на счастье посуда,
где стекляшки в калейдоскоп
даришь ты от души, по-соседски.
Я тебя воскрешаю, как Бог,
недопетое Вовкино детство.
***
Слова жгутом остановить по каплям.
В разрезах глаз не спрячется душа.
Боль отдирая побуревших крапин,
прижать к бумаге нерв карандаша.
Обет молчанья Богу или чёрту.
И с Тем, и с этим нынче я на "ты".
На горизонт, безмолвно распростёртый,
легли заката красные бинты.
Слова – жгутом. С улыбкой Гуинплена
я покидаю вымышленный кров,
чтоб не посмела вырваться из плена
моя слепая, глупая любовь.
***
Не напишется всуе – на бегу, на лету...
Я печали рисую, словно саваны тку.
Век поэта недолог до свечей, панихид,
бродит в сердце осколок от заспинных ехидн.
Бьёт косая по ставням, ждёт меня у дверей...
Не читай отходную, подожди, иерей.
В недописанных строчках тонкой ниточкой пульс.
Не облегчишь, ты, отче, неизбывную грусть.
Прогоню я косую. Приходить не велю.
Не читай отходную. Слишком жизнь я люблю.
***
Что за блажь – выйти в ночь, чтоб поплакать,
чтоб не слышал, не видел никто?
Не взирая на темень и склякоть,
следом выскользнул преданный кот.
Прогоню, уходить не захочет,
впору орден за дружбу вручить.
Старый филин за речкой хохочет,
рыжий кот на коленях урчит...
***
Говорят в народе, коль пришла беда,
не держи ворота на запоре.
Не подвластна плугу в поле лебеда,
черпаком не вычерпаешь горе.
Спрячется в закрытых тканью зеркалах
глаз и губ родных
потусторонность.
Не воротит Бог и промолчит Аллах,
да и друга горе не затронет.
Вслед за первой тризной и второй черёд,
третьей и четвёртой...
Опустеет
старый дом.
И будет недород,
и хлеба на поле не поспеют.
И уйдёт в колодце в никуда вода,
и ветла засохнет у забора.
Говорят в народе, коль пришла беда,
не держи ворота на запоре...
***
Не сделать "па" в скользящем реверансе,
мне грациозность вовсе не к лицу,
хотя люблю старинные романсы,
и тройки, что подогнаны к крыльцу.
Люблю тот век за искренность поэтов,
салоны, где стихи читали вслух,
и, как дитя, кручу я вспять планету,
пока рассвет не пропоёт петух.
***
Совсем немного до больших снегов.
Уже предзимье схватывает душу.
Поёт печаль застывших берегов
во мне ивовой дудочкой пастушьей.
Совсем немного до больших снегов...
Ты помнишь? Пела Герман о надежде?
Я напеку с брусникой пирогов,
ты приходи чаёвничать, как прежде.
Пускай у нас с тобою нелады.
Характеры меняются с годами.
В один конец глубокие следы,
и лёд разлук растает между нами.
***
Ах, эти взгляды и ресницы
длинней девчоночьих... Юнец!
Кому сегодня в ночь не спится,
кого Вы звали под венец?
Кто Вами будет вновь обманут,
да так, что кругом голова?
Как часто дев наивных манят
дурман-трава, дурман-слова...
***
В лабиринте старых истин,
в лабиринте старых снов
листопадом повод выстлан
для рожденья новых слов.
Полудерзких, полугрешных...
Полувызов – бросит в дрожь.
Выбирай: орёл иль решка?
Полуправда. Полуложь.
В лабиринте старых истин
Шестопсалмие. Свеча.
Буду ныне. Буду присно.
Не судите сгоряча.
***
Сыграй ноктюрн на капельках дождя,
пусть улыбнётся хмурая погода.
Я научусь терпенью ожидать,
и принимать, как дар, твои невзгоды.
Сыграй ноктюрн... Тоска... Дожди... Виски...
Замёрзших пальцев робкое касанье.
Два одиночества в наивности близки.
Готовит осень свадебные сани.
***
Как тяжело отречься от сомнений,
и горяча опять епитрахиль.
Поэт и ангел, и безумный гений.
Рыдай о детях божиих, Рахиль.
Рыдай о тех, кто вечно неприкаян,
кому неведом на земле покой.
Пусть наши души в небо отпускают
короткой разрешительной строкой.
***
Не умаляй значенья наших встреч,
не называй их буднично "свиданья".
Порою чувства сложно уберечь,
и мы воспринимаем их, как данность.
Иное предначертано судьбой.
Не умаляй, зажги сегодня свечи.
Там, в небесах, не властны над собой,
давно познали наши души вечность.
***
Политиканов старая игра –
на званый пир позвать незваных в гости.
Рассаживают нищих по углам,
пока крупье перебирает кости.
Несут остатки праздничных пиров,
как в мавзолее, очередь в сортире,
на сто кусков раскромсанный пирог,
официант с улыбкою сатира...
Бесплатный сыр дают опять взаймы,
не оставляя пришлому надежды.
На баннер с надписью "Рабы не мы!"
перекроили брачные одежды...
***
Встречных бледная безликость,
чуждо в городе чужом,
не узнать и не окликнуть.
Город в серость погружён.
Пережёван центрифугой,
сушит улиц мокрый плед,
где троллейбусные фуги
ждут покорно красный свет.
Зебру будней пробегая,
запираясь на засов,
то смеётся, то рыдает
тихий бред безликих снов.
***
"Посеребрением на нас летят дожди..."
Андрей Белый
***
Летят дожди, покинув небеса.
Размыты улиц странные маршруты.
Летят дожди на лица, на глаза.
Летят они на рваных парашютах.
На мостовые с листьев, черепиц
срываются, рассыпавшись на капли.
Дождливое каприччио, каприз
придумал Бог...
На то Он Бог, не так ли?..
Летят дожди…
***
В сусальном золоте листвы,
насквозь пронизанную светом,
так трудно осень нам простить
за то, что быстрым было лето.
Грибных дождей наперечёт.
Да что грибы, когда – любима!
Когда внизу река течёт,
а в туеске на дне малина.
Когда под радугой вдвоём,
и нет желаннее мужчины.
Когда мы осени не ждём
и губы слов красноречивей.
***
Зачем мне врать про прелести житья
в провинции, к тому ж, отнюдь не южной?
Мы для России – дети для битья
и никому провинциал не нужен.
Во лбу семь пядей, новый Михаил,
со связкой книг не побредёт в столицу.
Тупой чиновник, зависть затаив,
антизакон найти не поленится.
Своих бы чад пристроить не у дел,
да свято место пусто не бывает.
Где вилами законы – по воде,
папаши, что у власти, не зевают.
Извечное, кому жить хорошо,
останется лукаво без ответа.
Здесь время Ломоносовых прошло,
для Мишки из деревни нет просвета.
Пахать и сеять – вот его удел,
покуда хватит крепости и силы,
покуда не распустится кудель.
Безродных слишком много у России...
***
Не уходи. Поговорим.
Зачем выдумывать причины?
Твой приговор неумолим,
лишь потому, что ты – мужчина.
Последним словом за cобой
ты отрезаешь путь к возврату.
Позёмки плачущий гобой
сожмёт виски... Не виновата!
Не уходи, поговорим.
Жизнь не игра в твоей премьере,
где ты судья, я – вечный мим,
играем сцену недоверья.
Поговорим о том, о сём.
Ты помнишь, это было. Было!
Когда казалось – донесём
и боль, и радость до могилы.
Не уходи...
***
Сыромятной под горло подпругою
затянули, да только лопнула.
Хоронили напрасно друга вы,
по болотам, по ржавым, топая.
Не по-божески, вот и вязнули,
и хлебали зловонное глотками.
Ну, куда вам до Бога, грязные!
Вы от криков своих оглохнули.
Судный день обозначен для всякого.
А на суд не приходят – окольными.
Самозванная звонница брякает.
Зря над другом моим колоколили.
Встанет чистый он и непоруганный.
Пусть не ангел, да всё же с крыльями.
Хоронили напрасно друга вы.
Эвон, скрипнули твёрдыми выями...
***
У лимана, где не было ливней,
только хрустом безжизненным соль,
не слыхавшая сроду про Грина,
одиноко векует Ассоль.
То, что было, из памяти стёрто,
да и смертушка не за горой.
Выйдет утром на берег, на мёртвый
и любуется алой зарёй...
***
Вдруг налетят сварливо свиристели,
за пять минут рябину обклюют.
Наступит ночь, и заблажат метели,
стучась ветвями голыми в уют.
Похожий на ковчег большого гроба,
притихнет за дверями старый дом.
Прочь побредут горбатые сугробы,
и на ходу застынут за углом.
***
На паперти пусто, и дворник церковный
метёт пожелтевшие листья.
Увидел и поднял украдкой целковый –
в хозяйстве нехитром сгодится.
На паперти пусто. Сегодня прогнали
бомжей и других побирушек.
Уехали гости. Они не узнали
о тех, кто бывает снаружи.
О тех, кто не ставит грошовые свечи,
и руки Владык не целует...
А дворник церковный напился под вечер
и хрипло кричал "Аллилуйя"...
***
Недосягаемость... Разлука...
Вновь растворяет темнота
шагов стихающие звуки,
и остаётся пустота.
Ветвей растерянные тени,
окна бездонного проём.
О, дай мне, Господи, терпенья
не думать в эту ночь о нём!
Недосягаемость. Разлука.
В чужом окне погашен свет.
Чужие губы, тело, руки...
Ты – муж чужой, но Мой Поэт!
***
Время рассыпалось в прах,
дунешь – поднимется пыль.
Что ты читаешь, монах?
Было от слова быль?
Сотни столетий – зола.
Столб соляной за грехи.
Сможешь найти слова?
Ныне придёт Рахиль.
Где её дети, скажи?
Должен о том ты знать.
Лист под рукой дрожит.
Плачет безумная мать.
Время рассыпалось в прах,
минув пещеру твою.
Что ты читаешь, монах?!
– "Се у двери стою"...
***
Мне выпала зрячесть и больно зрачкам
в осколках зеркальных вчерашнего смысла
увидеть слепые глаза скрипача
и радугу ту, что вверху коромыслом.
Ах, как он неистов – безумец богов.
И небо кровит под босыми ногами.
Ему не дано ни друзей, ни врагов.
Он тот, кто приходит однажды за нами.
Конец и начало. Река и исток.
Протест и смиренье. Пастух и пастушье.
Ни ангел, ни дьявол... Быть может, сам Бог,
сошедший стучаться в закрытые души.
***
Всё в бренном мире – суета.
Всё прах, и не имеет смысла.
Полос газетных чернота
давно подмокла и прокисла.
Стакан гранёный – не хрусталь,
не переломит лучик света.
Грааля истина пуста,
как рамка бывшего портрета.
Почивший лидер не отпет,
и потому не похоронен.
Прости нас, Господи, за бред.
Для многих стал Ты посторонним.
Ты в этом веке для продаж,
и на штампованных иконах
петитом набран Твой тираж.
Ты, как газета, узаконен.
Не потому ль храм не в чести,
хотя такое и не гласно.
В притворе, эх, перекрестись,
священник прячет в сумку рясу...
***
Прозрачный день в деталях схватит взгляд.
Запомнит голубей, клюющих крошки,
и три шестёрки на такси подряд.
Безногого с растянутой гармошкой.
В толпе безликой выхватит лицо,
знакомое проступит в нём неясно.
И сам себе покажется глупцом,
прочтя во взгляде встречном безучастность.
Закружит вихрем жёлтый листопад,
и понесутся листья вдоль асфальта.
Послышится вдруг голос "Виноват!",
и отзовётся эхо скорбным альтом...
***
Промозглый день выстукивал чечётку
костяшками корявыми ветвей.
Ругалась хрипло выпившая тётка
на зазывал с афиши варьете.
Чем ей не угодили гастролёры,
что не ушла в тепло из-под дождя?
Взирали важно голуби с галёрки
на голове великого вождя.
Его в кудрях не сразу и узнаешь,
и до весны не смоется парик.
Парит и тут же коркой замерзает.
Россия и сквозь слёзы юморит...
***
Когда земля едва прогрета,
как пилигримы, налегке,
уходят в мир иной поэты
по недописанной строке.
И вдалеке, за облаками,
чтоб наши сны не нарушать,
заплачет светлыми стихами
освобождённая душа.
И будет день, и будет осень.
И тень улыбки на устах.
И вспыхнут солнечные росы,
и лягут формою креста.
***
Прощай, изящная словесность
иных, серебряных времён.
Как донести тяжеловесность
пера сегодняшних имён?
Тщета слепого подражанья,
убогий, вымученный слог.
Строкой не вытесать скрижали,
когда рукой не водит Бог.
***
Не стучитесь в моё одиночество.
Я вполне с ним – звенящим – сжилась.
Дальше нужно бы рифму "высочество",
только где мне... В тайге родилась.
Колыбельной – Витим с перекатами,
в погремушке – кедровый орех.
Я сроднилась с такими закатами!
Не воспеть их, наверное, грех.
Там, где небо бывает багуловым,
и багульник цветёт по весне,
на полянах, покрытых ургулами,
одиночеств не помнится мне.
Потому и сейчас мне не хочется
ни побед, ни пустой суеты.
Не стучитесь в моё одиночество.
Я, признаться, давно с ним на ты.
***
Сегодня вечер не для сказок.
Созвездья некому зажечь.
Лежат рассыпанные пазлы
"не судеб" наших и "не встреч".
Столбы, границы, километры,
хотя, не в них, конечно, суть.
Межгалактические ветры
заносят снегом млечный путь.
Нет ни одной звезды на счастье.
Кругом безмолвие снегов.
И к тайне вечности причастна
твоя любовь, моя любовь...
***
Поздно, дитятко, поздно.
Спи. За окошком, звёзды.
То не рассвет смурной,
это пришли за мной.
Поздно, дитятко. Ночи
стали на жизнь короче.
Спи, ты не должен знать,
что умирает мать.
Поздно, дитятко, поздно.
Спи. За окошком звёзды...
Сон на рассвете слабей.
Ангел качнул колыбель:
Рано, дитятко, рано.
Спи. Не смотри на маму...
***
Из плена иллюзий, из плена метафор
шагнуть и увидеть не стразы, а слёзы...
Во лжи бутафорий теряется автор.
На смену приходит актёрство стервозы.
Но бьётся в висках нерождённое слово –
простое, как листик осенний под ветром...
Остатки улыбки рассеянный клоун
стирает не ватой, а шляпой из фетра.
Трепещет последний осиновый листик –
случайный свидетель немой мизансцены...
Рыдает за пыльной кулисой актриса
о чём-то своём, что осталось за сценой.
***
Выдохнуть слово в прозрачное небо.
Вздох возвратится холодным апрелем.
Под распустившимся кустиком вербы
шумно дерутся, кричат свиристели.
Что им крылатым, прожорливым птицам
в южных краях целый год не живётся,
и на рассвете спокойно не спится?
Здесь и тепло то не скоро вернётся.
Эвон, взлетели... Встревожили душу.
Но рановато ещё в поднебесье.
Облако-ангел на дудке пастушьей
снова играет весеннюю песню.
Выдохнуть слово. Жива. Слава Богу,
кто-то поставил за здравие свечку.
За ночь изба, как зимою, продрогла.
Нужно вставать и растапливать печку.
***
Бродят ночью бесплотные тени
и трубят на беззвучной трубе.
Карфагена разрушились стены.
Что вам нужно в разбитой судьбе?
Бродят тени... То ветви, то руки –
невесомая скрипка парит.
Гений Крейслера выдумал "Муки" –
вечный гимн безответной любви.
Не сменять партитуру на "Радость".
Что-то там не сбылось, не срослось.
А над городом воронам праздник.
Солнце чёрное утром взошло.
***
Время плёток ещё не пришло.
Не разорван на клочья подстрочник...
Что, скажи, ты читатель, нашёл
в триединстве таинственных точек?
Нет здесь лютиков – грешных цветов.
Дух мятежный любови не просит.
Здесь встаёт из проросших крестов
на крыло журавлиная осень.
И куда взгляд не бросишь, окрест,
крылья сотканы солнечным светом.
Принимайте такую, как есть,
вневременную душу поэта!
***
Красный бант пристегнувши булавкой,
нараспашку – особенный шик,
мы орали восторженно "Слава!",
и по линиям правильным шли.
А пока нам так весело пелось,
за фасадом, где был красный флаг,
полстраны за колючкой сидело.
Полстраны превратилось в ГУЛаг.
И ряды незаметно редели.
Просто шире был каждый просвет.
А с трибуны на площадь глядели
и махали приветливо вслед...
***
Безысходная тьма. Беспросветна тоска.
И в рассохших полах третья справа
вновь скрипит под ногами кривая доска
и играет на нервах без правил.
От стены до стены, словно это тюрьма,
где в углах притаились химеры.
Так, наверное, сходят, тихонько с ума...
Без любви, без надежды, без веры.
***
Судьба ударит не под дых.
Прямой удар ей не к лицу.
Взорвёт комком утрат кадык...
Куда там с местью подлецу.
Бьёт в спину, чтоб наверняка.
Для каждой даты свой предел.
И, как состав товарняка,
судьба пройдётся по судьбе.
Рубцами холмики могил:
вот дочка, сын, а вот жена.
Как Авраам семью родил,
а нынче в доме тишина.
А ночью тёмною без сна,
не утихает вой сирен.
Ты выжил. Не твоя вина
в том аварийном январе.
***
Засвистела болотная нечисть,
заплясала на скорбном холме.
Разбросала церковные свечи.
Не довольствуясь этим вполне,
примеряла и память, и лица,
и потёртую серость сукна.
Но не вор, кто не пойман с поличным
и не схвачен в проёме окна.
Разлетелись над братской – шальные.
Бьёт по павшим повторно шрапнель...
А у нечисти – планки и имя,
и пробитая пулей шинель.
Встать солдату, да врезать бы – с матом.
Но не встанет, погибший от ран.
И не нюхавший пороха автор,
называет себя "ветеран"...
***
Мадам, пардон, какое неудобство!
Давно отвык от постной пасторали.
Любви лубочной нахлебался вдосталь,
и жизнь без дам мне показалась раем.
Как у Христа за пазухой – блаженство.
Я в день получки нагло не ограблен.
Не жду с тоскою в марте праздник женский...
Мадам, не ставьте на дороге грабли!
А вдруг споткнусь и выроню гитару.
Зачем тоска у Вас в глазах бездонных?
Мадам, пардон, для загса мы не пара.
Бродяга я, а Вы, мадам, Мадонна.
Мадам... Споткнулся всё-таки о грабли.
И мне, мадам, уже не до куплетов.
Не уходите только, Бога ради.
Вы любите шампанское, конфеты?
***
Жил. Помер. В доме ни шиша.
А от друзей вдруг стало тесно.
И белым аистом душа
взлетела с крыши в поднебесье,
чтоб ненароком не спугнуть
всех их, нашедшихся внезапно
поговорить и помянуть,
и позабыть дорогу завтра
на переполненный погост.
Все будем там. Все мы не вечны.
Забили старый дом на гвоздь.
Ушли. Разъехались под вечер.
***
Как в надрыв строка, да навзрыд река
так и рухнула водопадами.
Э-эх, река... Не валяй дурака.
Нынче всяк со своими правдами.
На семь вёрст окрест не нашлось заплат.
А за так рядна не заштопаешь.
Домотканную да в калашный ряд?
Не потопаешь – не полопаешь.
Пусть в надрыв строка. Здесь не твой устав.
Монастырь чужой за цветочками.
Не рябины гроздь на просвет в кустах.
То у Бога душа кровоточила...
***
Познай, душа, язык немых
там, где слова рисуют пальцы,
и перекатывает жмых
улыбка странная паяца.
Безмолвный мим, рисуй, рискуй!
Рисуй про радости и беды.
Тоску в руках перетасуй,
и празднуй пиррову победу
в стране живых,в стране немых,
где слух – глаза, а пальцы – птицы.
Мы не рабы. Рабы не мы...
Смотрю на руки. Вижу лица.
***
Не глядите вослед уходящим.
Тяжело обернуться на взгляд.
Всё равно он покой не обрящет,
даже если вернётся назад.
Не глядите... Загадывать глупо.
Не меняет теченья река.
Нужно выжить, смириться с разлукой.
Отпустить и простить дурака...
***
Мы врём себе, придуманному веря.
Мы диогены нынешних времён,
где в каждой бочке новая таверна,
пи эр квадрат непризнанных имён.
Мы врём себе, привычно, в каждой строчке.
В пустыне создавая миражи,
юродствуем, безумствуем, пророчим,
бравируем над пропастью во лжи.
Мы врём себе...
Придуманному веря...
***
Когда-то было – сбылся сон:
Ты – Арлекин, я – Коломбина
с причёской дерзкой под гарсон.
Я наяву тобой любима.
И маски сорваны, и печь
сглотнула смех, сожгла завязки.
Как получилось? Уберечь
мы не смогли красивой сказки.
Погасло солнце за горой.
В противоборстве ян и иня
влюблённым главный был герой
и непокорна героиня.
Мне снова снится странный сон,
и наш с тобою старый дом...
***
Гномы прячут горбы
в балахонах просторных,
и дешёвый горбыль
покупают для дома.
И сидят у печи,
и вздыхают печально.
И грызут калачи,
запивая их чаем.
Шьют себе колпаки
из цветных лоскуточков,
и плетут от тоски
для продаж лапоточки.
Гномы наших тревог
пьют ночами таблетки,
и шагнув за порог,
улыбаются редко.
Но, когда грянет туш,
и заплачут над гробом,
из горбов крылья душ
в небо выстрелят гномы
***
Шишел-мышел, этот вышел
прошлым летом и пропал.
Этот жил под самой крышей,
говорят, что сам упал...
Шишел-мышел, этот спился,
застрелился из-за баб.
Этот жив, но вставил фиксу,
важным стал, как баобаб.
Шишел-мышел, чур, не голя!
Не прокручивай кино.
Шишел-мышел. Хватит боли!
Детство вышло сквозь окно...
***
На крылечке обветшалом
вечеряет дед Егор.
Эвон, солнце задержалось,
золотит дрова и двор.
Много в памяти затесин,
Льются мысли не спеша.
Словно в храме поднебесном,
растворяется душа.
И покой не нарушая,
старый пёс вильнул хвостом...
Он привык. На обветшалом –
вечеряет дед с Христом.
***
Заблажит блаженный о небесном.
Нам, земным, порою невдомёк,
как давно юродивому тесно
в перекрестье жизненных тревог,
и какой простор в косноязычье
сокровенным мыслям и словам...
Вдруг замрёшь, как пойманный с поличным,
разобрав два слова: "Аз воздам".
***
Когда ветра тепло провозгласят
и улыбнётся северное небо,
ищите бесшабашную в лесах!
На целый день ломтя мне хватит хлеба.
Ворчунье белке – крошки под сосну.
На стол из пня – для первых южных пташек.
Я выиграла новую весну,
зиме оставив проигрыш вчерашний.
Воскресла! Отболела! Ожила!
Ах, как ручей взахлёб, дитём хохочет.
Никто не знал, как я весну ждала
набухнувшей багуловою почкой,
упрямою травинкой, что в снегах
копила силы, слепо веря в чудо...
Из белизны смирительных рубах
от слова «был» рождалось слово «буду»!
***
Ещё не отпета оттепель,
и лёд пополам – с полыньёй.
Погода вконец испортилась –
не саван – сплошное рваньё.
Кричит вороньё по-чёрному,
купается в луже братва.
Не видит, собой увлечённая –
давно облетела листва.
Ещё не отпето прошлое.
Ещё не звонил звонарь.
Стоит над душой-острожницей
растерянный пономарь...
***
Мы – вечные дети, мы – гости земли,
мы божьи посланники звёздного неба.
Песок на зубах, наши лица в пыли.
И стала сухариком корочка хлеба.
Мы бредим стихами далёких миров,
скрипичным ключом отмыкаем пространство,
и кормим собою в лесу комаров,
неся за спиною жилищ постоянство.
Колышет ветрами брезентовый дом.
Погода смеётся и плачет над нами.
А где-то в тиши под дрейфующим льдом
житейское море рождает цунами.
Мы спорим до хрипа - предвестники бурь.
Для нас ни на чём Бог подвесил планету.
И пусть мы не ангелы! Служим – добру,
мы – вечные дети, бродяги, поэты!
***
Дитя тайги – опять иду тайгою.
Стреляет под ногами сухостой.
Зовёт река задумчивым гобоем.
Сама себе приказываю: стой!
Полощет ива под обрывом косы.
Ещё одна невеста подросла.
И, отливая медным купоросом,
в зеркальной ряби тонут небеса.
Катись же к чёрту "жизнь моя – жестянка"!
Дитём тайги особый быть резон.
Вот смастерю однажды берестянку,
и уплыву от бед за горизонт...
***
Не те россияне, что рвут кадыки
на митингах хрипом вороньим,
а после погреться бегут в кабаки,
мечтая о царской короне.
И плачут о Кобе, забыв о костях,
которыми север мостили.
Они до сих пор под ногами хрустят –
невинные дети России.
Не те россияне, что дуют в дуду,
не видя клейма заграницы,
а сами готовы накаркать беду
тому, кто в друзья не годится.
Не им открывают свою красоту
хлебов золотые колосья...
Бежит через поле навстречу отцу
Россиюшка – русые косы.
И чистое небо смеётся в глазах.
Былинка... Какие в ней силы?
Но если подступит однажды гроза,
с молитвою встанет Россия!
***
Протуберанцами презумпций
на перевес качнулась чаша –
одной двенадцатою унций,
одною крошкою причастной.
Над распростёртым горизонтом
играло солнце до заката...
И, умывая руки, Понтий
подумал вслух: не виновата!
***
Убейте поэта! Бросайте каменья...
В запазухах тесно. Доколе скрывать?
В проржавленных душах сплошные каверны,
вам вросшие маски не нужно срывать.
Поэт без щита. Он живёт без забрала.
Вплетайте в нагайки стальную струну!
Легко храбрецом быть в безумной ораве.
Убейте поэта... Не троньте страну!
Глумитесь над ним, но не хайте Россию.
Отсохнет рука, коль поднимешь на Мать.
Россия под сердцем поэта носила.
Вы ей не мешайте его отпевать...
***
Ветром в поле безысходность.
Чу! Не слушай стон тоски.
С неба снеги, как по сходням
на четыре – в край доски –
не затупленных, не ржавых...
( Видно, гвозди из людей?).
Поневоле тело сжалось.
Тише! В локоть не забей.
Домовина – не корыто.
Жизнь не выпросишь взамен.
Закопали. Шито-крыто.
Тризну справили по мне.
В чистом в поле крик заглушен.
Эй, возница! Не кемарь!
Без прописки – Богу душу...
Плачет ветер – пономарь...
***
Я разучусь завистников жалеть.
Пускай жужжит назойливая муха.
Мой просолённый плакальный жилет,
увы, не годен для гангрены духа.
И мне не важно, где и кто сказал,
кто подпилил у виселицы балку.
У каждой встречи есть разлук вокзал.
За каждым слухом есть своя хабалка.
Наступит время Божьего Суда.
Душа земным однажды отболеет.
Забудет маски, поезд в никуда
и этот мир, что станет параллельным.
***
По задворочкам с хлебной корочкой
пёс ничейный уносит бока.
Новолунием ночь распорота.
Пахнет порохом злая рука.
То ли Федькою звать, то ли Гришкою.
Свистнул гад, и, не целясь, на – звук.
Точным выстрелом, ох ты, лишенько!
Ах, ты с*кин сынок или внук...
На задворочках с хлебной корочкой
пёс ничейный... Застыли глаза.
Новолунием ночь распорота,
окровавлены небеса.
***
Ты играешь без правил,
презирая закон.
И, вдыхая отраву,
ставишь время на кон.
Под чекушку палёной
щеголяешь блатным.
Но в колоде краплёной
стал давно подкидным.
С уголком чёрным – рамки.
Море пёстрых венков.
Вновь хоронят вас мамки –
непутёвых сынков…
***
Едва видна проезжая дорога.
Восстановить? Без надобы, и лень.
Растёт на опустевших огородах
чертополох забытых деревень.
Сорвать цветок и в мыслях не потянет.
Не для букетов пышных красота.
Колючий, как занозистая память
у основанья сгнившего креста.
Он кажется таинственным и древним.
Таблички нет. Остался только гвоздь.
И не понять, где кончилась деревня,
где начался безжизненный погост...
***
Опять тебе я проиграю
твой жгучий жадный поцелуй.
Смотри, как вечер умирает
в бокалах, поданных к столу,
как отразился ярко алым
в шампанском огненный закат...
Сегодня ночи будет мало.
Так будь ты прОклят, иль проклЯт!
Испепеляй до дна признаньем
Я снисхожденья не молю.
Дар неба – Божье наказанье.
Люблю тебя! Люблю! Люблю...
***
Не заплакала, слёзы выжжены.
Только кровь из прикушенных губ.
Улыбался при встрече: рыжая!
И я верила: ты – однолюб.
Ты смеялся: таёжное солнышко!
И растапливал ласкою лёд.
Ох, ты боль, неземная болюшка...
Не залечится, не пройдёт.
***
От шагов, за ветхою подкладкой
звякают советские копейки.
Ходит-бродит память по ограде
в чёрном пиджаке и телогрейке.
Справится с хозяйством немудрёным,
сядет на потёртое крылечко
память с бабьим именем Матрёна.
А на левой – вдовие колечко...
Покупали в городе с Егором
те, что по цене не дорогие.
Жили-были в радости и горе –
два кольца... Одно уже в могиле.
Схоронила лет тому пятнадцать,
и одна тихонечко стареет.
С пиджаком не хочет расставаться.
Говорит: в Егоровом – теплее.
***
"Я не люблю..."
Владимир Высоцкий
***
Не нравятся мне вязаные гольфы.
Мне режет слух словесная картечь.
И напрочь отказалась я от кофе,
чтоб сердце от бессониц уберечь.
Я не люблю романы-однодневки,
и не по мне слезливый Голливуд.
В стихах я ненавижу перепевки,
набившего оскому, айлавью.
Недавно для меня открылся Бродский.
Читаю вечерами синий том.
Мне повезло. Он пользуется спросом.
А, впрочем, говорю я не о том.
Всё чаще в мыслях: сколько мне осталось?
И как суметь мгновеньем дорожить?
Однажды ночью постучится старость,
и хочется до боли жить, и быть...
***
Когда тоска внезапная нахлынет,
да так, что слёзы горькие не спрятать,
припомнятся пучки сухой полыни,
чабрец в мешочках, и в корзине мята,
за хлебным полем тропка до погоста,
где папкин в рамке довоенный снимок...
Как так случилось? Наезжаю в гости,
но чаще от поминок – до поминок.
А мамка всё заказывает свечки,
и в похоронный прячет чемоданчик.
Достанет фотографии под вечер,
разложит на столе и вдруг заплачет.
Не плачь, родная! Решено – я еду!
Сильнее зова нет, чем зов отчизны.
До детства сутки. Доберусь к обеду,
чтоб ты не смела помышлять о тризне.
Я не забыла, как поставить тесто.
Мы испечём хлеба в просторной печке.
А после сядем у окошка вместе,
споём о поле русском и о речке.
Мы до утра с тобой провечеряем,
одною шалью прикрывая спины.
Россия-Мать, тебя удочеряю,
и никогда отныне не покину!
***
Рабы забытой Богом старины –
в нас память предков воскрешает древность.
Но, как от праха чудо не храни,
в музейных стёклах не вместить деревни.
Деревня – Русь! В наличниках резных,
в скамейке у ограды – немудрёной,
и к Пасхе подновлённой белизны
столетних стен родительского дома.
Куда бы нас ни увели пути,
нас память сердца побудит однажды
на полустанке крохотном сойти.
Но в речку детства не забродят дважды.
Не встретят нас на родине былым.
Не заскрипит упавшая калитка.
Миг узнаванья горче, чем полынь,
и горче, чем погостная молитва.
Вот, как печенье, крошкой изразцы
на остове, когда-то русской печки.
Вот рам оконных синие кресты
пригнули обездоленные плечи...
Песок. Пустырник. Блюдце, как укор,
на две частички раскололось, хрустнув.
И отозвался эхом за рекой
плач над Россией – деревянной, русской.
***
Здесь не запахнет вспаханной землёй.
Не прорастёт из зёрнышка пшеница.
Амбар колхозный стал давно золой.
Наступишь – под ногою заклубится.
Наперечёт в деревне старики.
Когда-то каждый мог согнуть подкову.
Теперь и ложка валится с руки.
С завалинки не встанешь, как прикован...
Матвей, Егор да дедко Епифан
гуторят о политике российской.
Вчера ещё четвёртым был Степан,
да помер, и с друзьями не простился.
Без домовины день уже второй.
И некому за дело это взяться.
В дому Степана слышен тонкий вой.
Вдовой в деревне нелегко остаться.
Зачахнет без Степана огород.
Под нож коровка пустится без сена.
Повымирает скоро весь народ.
А без народа следом и деревня.
Сидят друзья у Стёпкиной избы.
Дойти сюда едва хватило силы.
Какие были мощные дубы!
За что их так, за чьи грехи, Россия?
За чьи грехи не вспаханы поля?
За чьи грехи не проросла пшеница?
Деревня-Мать! Российская земля!
Как трудно Богу за тебя молиться...
***
Привет, околица села!
Привет, знакомый старый мостик.
К тебе тропинка привела.
Как пусто здесь... Как на погосте...
Нет гама звонкого лапты.
Никто не хвастается битой,
и мяч в картошку не летит.
Забавы русские забыты.
Никто не делит шар земной,
кидая ножичек от пальца.
Мать не зовёт впотьмах домой,
и порки нечего бояться
от твёрдой тятькиной руки
с присказкой, что гулять не пустит.
В деревне только старики,
и оттого-то здесь и пусто.
Звенят, как раньше, комары.
Замри! Осталось детство в прошлом.
И чей-то голос "Отомри!"
не воскресит нас понарошку.
***
Я выживу, как стланик в декабре,
как корень ёлки, срубленный украдкой.
Придёт пора морозам подобреть,
наступит срок весенних беспорядков.
И засмеётся радостно апрель,
ладони под капели подставляя,
и растворится в небе акварель,
до самых гор прозрачно-голубая.
Я выживу всем бедам вопреки,
водою вешней смоет кривотолки.
Я выживу у северной реки,
где стланик к солнцу выпрямит иголки.
***
"В первый год войны чадящий фитиль фонаря бдительности был несколько прикручен. С барака пятьдесят восьмой статьи была снята колючая проволока, и враги народа были допущены к исполнению важных функций вроде должности истопника, дневального, сторожа, которую по лагерной конституции мог занимать только бытовик, в худшем случае - рецидивист-уголовник". Варлам Шаламов. Колымские рассказы.
***
Ты всё же выжила, Россия,
пройдя сквозь голод, холод, мрак.
Каких детей твоих скосили
лихие тройки и ГУЛАГ!
Костями вымостили север...
Пусть эта тайная страна
не воевала в сорок первом,
была и здесь своя война.
И та война была длиннее,
суровей, может быть, в стократ.
Не пальцы, души каменели.
Не страшно стало умирать.
Все выживали в одиночку.
Здесь мёртвым больше повезло.
Их срок на вечность был короче.
Другие выжили назло.
На снег харкая красной юшкой,
в краю не тающей зимы,
сосали дёснами краюшку
твои и дочки, и сыны.
Кого за них сегодня спросишь?
Нам стыдно помнить о былом,
как стали цифры пять и восемь
российским фирменным клеймом.
Как ты такое выносила?!
Детей винили без вины.
Но ты б не выжила, Россия,
когда б не выжили они.
***
Пускай мороз синоптики пророчат.
Приходит вновь в предутренние сны
и клейкий привкус пробуждённых почек,
и терпкий запах северной весны.
Проснёшься рано в ожиданье чуда.
Замрёшь в немом восторге: не подвёл!
Перечеркнув усталость зимних будней,
багульник ночью на окне расцвёл!
***
Вот это щедрость... Лихо – полной меркой...
Твердить себе отчаянно: держись?
Чтоб слепок боли маскою посмертной
стал всепрощеньем за земную жизнь,
где только чудом не уйти до срока,
где только миг до пули, до петли,
где нет в своём отечестве пророка,
и боль, как ржа, съедает изнутри.
Где горлом хлещет жизненная правда.
И Ты не смеешь, Господи, мешать.
Где и потом, прощению не рада,
земной тоской наполнится душа...
***
Э-э-эх, душа! Оторви, да брось!
Не ропщи на судьбу, хватит плакаться!
Не забит в доску гробовую гвоздь,
и не выбелен саван – лапотной.
На роду тебе – рваным – щи хлебать.
Знать, для сирых закон писан вилами.
Хороша для лжи водяная гладь.
Эка, Бог тебя холит, милует...
Как сожмёт – в плечах затрещит кафтан,
шапку Сенькину сбросит – узкую.
А не Бог – окстись*, коль кишка тонка,
не замай**, не смей лапать – русскую!
*окстись – перекрестись (устаревш.русск.)
** Не замай – не трогай (устаревш. русск.)
***
Есть у Церкви монахи-печальники,
у которых Россия – в глазах.
По обету пред Богом – молчальники.
А душа, как России слеза.
Взгляд увидишь и вспомнишь забытое,
веру предков и вечный их зов.
Испокон Русь хранится молитвами
и монашеской светлой слезой.
И пока есть монахи-отшельники,
и скиты вдалеке от дорог,
не страшны нам любые крушения.
Русь – есть Церковь, молитва и Бог.
***
Смотришь на меня, не узнавая.
Боже... я забыла, сколько лет
в поисках потерянного рая,
я латала старенький сюжет.
Где мы никогда не расставались,
где узлами не скрутилась нить.
Смотришь мимо. А в глазах усталость.
Как ты смел любовь похоронить?
***
Уже о всём наговорились.
Примолкли в думах о своём.
Давно с привычками смирились.
Вполне обыденно живём,
не замечая, как ночами
без самых главных в мире слов,
на нас из юности печально
глядит забытая любовь.
Слова в любви нужны, как воздух.
И там, на краешке пути,
пусть никогда не будет поздно
сказать «люблю», сказать «прости»...
***
Эка, невидаль – Россия...
Клён с берёзкой, три сосны.
А поди-ка ты... Красиво!
И о детстве снятся сны.
Эка, невидаль – погосты,
да в сусальном – купола.
Почему же тянет в гости
и зовут колокола?
Заливаются – пасхальным.
Не запрятать в сердце грусть.
Чужакам в угоду хаять
не пытайся Мамку-Русь!