1
Тревогою наполнено пространство.
Нет ничего тоскливей межсезонья.
И черных туч нагруженные ранцы
ложатся в перекрестье заоконья.
И ничего вокруг не происходит.
И никому давным-давно не жалко
забытый жизнью старый пароходик,
приткнувшийся к причалу приживалкой.
2
Оставим кочевье времен и перронов.
По стыкам за стуком железных колес,
по следу промчавшихся мимо вагонов,
к которым привязан судьбы тепловоз,
которому в стойле депо не стоится
и легче в дремучем пути заблудиться,
где каркают мрачные черные птицы
где всюду пределы и всюду границы,
но легче в гремучем движеньи по кругу,
наивно надеясь на то, что, а вдруг
отыщется друг по гудящему звуку
и выйдет на звук.
3
Макать перо в чернила – век
уже не прошлый – позапрошлый, древний.
Беги же, глупый человек,
в свою деревню.
Под Псков, под Пензу, под Орел –
так, чтоб рукой подать до городских привычек.
Вот ты уже свечу нашел,
но нету спичек.
И ветер стих. И дождик перестал.
И тишина к плечам благоговейно подступила.
Вот ты уже перо достал.
Ищи чернила.
Свеча горит и бредит на столе.
Перо в чернильнице – священное перо жар-птицы.
Но будут заколдованно белеть
судьбы страницы.
4
Так выпади уже, хотя бы горстью
на эту заколдованную землю,
что ночью подавилась будто костью,
как пес, что осторожности не внемлет
от голода – и вот уже в полхрипа
не то, что дышит – вырывает воздух
безмолвно не по-здешнему – по-рыбьи.
Но поздно.
Поздно.
Поздно.
А утром свежий холм, как будто солью,
покроет первый снег, заблудший в небе.
И отзовется в сердце свежей болью
случайный след – прошедшей жизни слепок.