Когда к утру закончились дебаты,
Хмельной рассвет занялся, сам не свой,
Штырь крикнул громко: "А теперь Горбатый!".
Потом добавил: "И еще Кривой".
А те лежали и вздыхали тяжко.
Мешали встать кривой кинжал в груди
и нож в спине. И только Промокашка
своей рукой по клавишам водил.
Ее вчера пилой оттяпал Налыч,
когда тот "мурку" им лабал на спор.
А трое на полу лежали навзнич.
Хоть были против выстрелов в упор.
Лежала Манька в луже крови липкой,
сама не в силах вынуть топора.
Она хотела пианино скрипкой
сменить одним лишь росчерком пера.
Шарапов тихо слушал из-за двери,
как Штырь мастырил черенок для вил.
Жаль, так и не решили: чё Сальери
беднягу Амадея отравил.