Галина заканчивала мести двор и остановилась, чтобы перевести дух и оглядеться. Всюду царил идеальный по деревенским меркам порядок: возок она вытолкала за дальний сарай, котелки с забора перенесла в кладовую, оставленные Степаном у крыльца грабли и лопату переставила за угол… Выползающие из-под полуоблетевших яблонь и слив сумерки словно жалели эту картину и обходили ее стороной, не обволакивая и не затушевывая ее до последнего момента.
В далекое украинское село одетые по последней моде городские жители заезжали редко. Завтрашний визит гостей был для Галины волнующим событием по особенной причине: неделю назад ей позвонил Василий Иванович, молодой пресвитер самой крупной в их районе церкви, и скороговоркой предупредил о приезде в их группку христианской молодежи в ближайшие выходные.
Степан, муж Галины, был православным, но все его православие заключалось в ношении на груди крестика и поедании пасхальных яиц. При этом он осторожно интересовался верой своей жены, которая последние пять лет ходила на баптистские собрания в соседнюю деревню. С недавнего времени с его согласия богослужения стали иногда проходить у них дома.
Степан ни разу не был на этих собраниях, но всегда находил себе такие занятия, чтобы ходить возле открытых окон и подслушивать обрывки убогих проповедей и разлаженного пения. Однако ему и мысли не приходило подумать об этих собраниях пренебрежительно, они казались ему возвышенными и слишком святыми, чтобы он в своей прокуренной рубахе и засаленных штанах мог позволить себе зайти на них.
Галина примечала, что Степан, хоть и стесняется, но расположен ко всему библейскому, христианскому, его к этому тянет. Оттого она особенно переживала по поводу завтрашнего богослужения и приезда гостей из города.
Как пройдет собрание? Придет ли Степан? Захочет ли потом поговорить с кем из верующих? А может… Сердце Галины застучало учащенно: может, он даже и уверует… И она продолжила свою работу с удвоенным рвением, заметая несуществующий сор за собачью будку.
Утро было восхитительным: осенняя свежесть была пропитана влажным травяным запахом, воскресная тишина прерывалась отрывистыми росчерками птичьих возгласов, небо улыбалось нежно розовыми разводами. Привыкшие к тяжелому деревенскому труду Степан и Галина прибирались в доме после завтрака в приподнятом, праздничном настроении.
Хоть Степан всеми силами старался не подавать виду, но волновался он заметно больше Галины. В его душе шло борение – пойти на собрание или нет? Жена на протяжении недели несколько раз деликатно и с трепетом рассказывала ему, каким интересным и особенным должно быть богослужение, таким, что… И у нее не находилось слов, чтобы высказать своих ожиданий от воскресного утра.
Степану очень хотелось побыть на собрании хотя бы немножечко, ну, в крайнем случае, тайком послушать городских проповедников и певцов из-под окна. Он уже почти решился сесть в уголку у печи, если это укромное местечко не займет никто другой.
За час до назначенного времени к их дому начали собираться старички и старушки. Они заходили в единственную большую комнату, уважительно кланялись друг дружке и неспешно заводили степенные разговоры про последние деревенские новости. Главным событием, конечно, был приезд молодежи из города, «ажно аттуль». Старички то и дело выглядывали через окна на дорогу под раскидистой яблоней.
Как обычно бывает с долгожданными гостями, появились они незамеченными. Галина выбежала на порог хаты, а в предусмотрительно раскрытые заранее ворота уже заезжал невиданный в их краях огромный (Галине показалось, что он был размером с вагон, не меньше) блестящий бус. Из приоткрытых окон раздавалась энергичная музыка, а когда сдержанное рычание двигателя умолкло, в ней можно было разобрать библейские слова, которые в сознании ужаснувшейся Галины никак не вязались с такой бесстыжей (как она ее про себя окрестила) музыкой.
От громадины автомобиля с оскорбленным гоготом уходила стайка гусей. Собаку Степан отвел подальше и привязал к забору со стороны поля еще раньше. Теперь сюда доносился ее заливистый и как будто обиженный лай.
Спрыгнув с высоченного сиденья, молодцеватый водитель в кепке с гнутым козырьком и непонятной надписью о чем-то присвистнул. Раскрылись дверцы, и на выметенный двор высыпали девушки в насиженных, примятых юбках. Некоторые из гостий терли глаза, широко зевали, прикрывая рты белыми ладошками и сверкая ровными ухоженными ногтями. За ними из буса выбрались улыбчивые краснощекие юноши с нежными очертаниями лиц.
Двор наполнился пестрым гулом сонных, звонких, веселых, недовольных, приглушенных, раскатистых голосов. Бойкая девушка в малиновом пальтишко, взглянув вокруг, сказала вполголоса, обращаясь ко всем сразу: «Тоска: ни тебе плитки тротуарной, ни газона, ни лавочки приличной». Ее подружка со сбившейся челкой с готовностью ответила: «Ну и захолустье, пока заехали, все внутренности оттрясли». «Какой бардак во дворе, как здесь можно жить…» – сдавленно раздалось откуда-то из-за спины.
Водитель смел сор из-под своего сидения на землю, нежнолицые юноши застрекотали семечками, сплевывая шелуху под ноги. После всех из машины вышел деловитый Василий Иванович в костюме и при галстуке, он сразу направился к растерянной и оробевшей Галине.
Степан всего этого не видел. Заслышав урчание автомобиля, он убежал и спрятался в сарайчике в дальнем конце двора. Он не мог объяснить сам себе причины своего страха, с детства он никого не боялся, никому спуску не давал. Может быть, это была боязнь перед возможной переменой всей давно утрясшейся жизни.
До него доносились только отголоски говора и смеха приезжих. Он вжался в покрытый паутиной темный угол, побледнев от стыда и перепугу. Вдруг ему показалось, что два голоса отделились от общего гула и стали приближаться к сарайчику. Он приник к щели между досками – так и есть, сюда двигались две фигуры в ярких одеяниях. Степан присел на корточки и заслонился подвернувшимся под руки дырявым корытом.
«Только бы не услышали, как я тут возился, только бы не заглянули», – думал он, сдувая с носа паутину и пыль.
«Где же тут туалет, это что ли?» – дверь сарайчика со скрипом распахнулась, и через дыру корыта Степан разглядел в ярком прямоугольнике дверного проема два холеных личика брезгливо щурящихся девушек. «Фу, здесь гадюшник какой-то, пошли дальше». Дверь захлопнулась, правда, не до конца, и голоса стали удаляться.
После обеда, когда гости уехали, озлобленный Степан вернулся домой. На следующий день он впервые в жизни избил жену. Ни за что. Собраний в их доме больше не проходило.
05.11.2014