Ревизия

 
                Ростов-на-Дону, 1982 год

   Этот адрес на Пушкинской нам с Людмилой дали в методическом кабинете родного педагогического института, первокурсницами коего мы и являлись. Радуясь тому, что так недалеко, мы сразу туда отправились. Будем жить в центре Ростова! Нам повезло!
Железные тяжелые ворота отделяли квадратный внутренний двор-колодец старинного дома от улицы. Зеленая непривлекательная дверь, а за ней – полумрак. Даем время привыкнуть глазам. Огляделись. Видим длинный обшарпанный коридор с дверями по обе стороны. Запах борща, лекарств и мочи. Морщимся. Скрученные провода, закрепленные на роликах, тянутся по всему потолку и свисают, как гирлянды. Двери скудно выкрашены масляной краской разного цвета и похожи на заплаты.
   Громыхнув металлическими скобами, одна дверь открылась. Вышла женщина в халате поверх ночной рубахи. В правой руке она несла чайник и замок, а подбородком прижимала к груди грелку. Левая рука безжизненно висела. Из открытой двери по коридору резко разливается запах камфоры. В тупике мрачной пещеры мерцает тусклая желтая лампочка. Мы с трудом разглядели в торце темно-коричневую дверь с номером девять и зашагали по ободранным доскам давно немытого пола. Радость потускнела и сменилась чувством подавленности.
– Жуть, – тихо сказала Людмила.
– НКВД, – процедила я.
Стучим. Слышим, как за дверью раздается шарканье ног, старческий кашель и бормотание:
– Сейчас… Иду… Иду…
Ждем.
   Наконец ключ в двери повернулся. Высокая дверь, содрогнувшись, открылась, и мы увидели старуху, похожую на персонаж сказки Гофмана. Ее неестественно бледное и длинное лицо с узким острым подбородком обрамлено копной серых кудряшек. На тонком длинном носу с висячим кончиком прочно восседают черные роговые очки со стеклами, толщина которых равна толщине экранов первых телевизоров. И оттуда, из-за экранов, смотрят два острых серых глаза, в которых застыл вечный вопрос академика Павлова: «Что такое?» Подойдя к нам почти вплотную, она просветила нас насквозь, как рентген. Мы онемели.
– Вы по объявлению? – строго спрашивает старуха, двигая бескровными губами большого рта.
– Да, – неуверенно отвечаем мы почти одновременно.
– Проходите, – сухо приглашает нас сказочный персонаж.
Она зашаркала впереди нас, мы покорно побрели за ней, продолжая изучать странную хозяйку. Сухие костлявые ноги в спущенных, застиранных чулках воткнуты в черные войлочные с красной вышивкой тапки. Синий байковый халат бесформенно болтается на худой бабкиной фигуре с согбенной спиной. Серая вязаная кофта с дыркой на горбу завершает костюм героини.
– Вот, смотрите, ваша комната,– сухо выдавливает из себя старуха и ведет костлявой рукой вдоль стен. Небольшая проходная комната. В углу высится огромный шкаф с мутным зеркалом и выцветшей красной розой под стеклом, некогда вырезанной из журнала «Работница» или «Крестьянка». Железные с панцирными сетками кровати. Посередине – большой круглый стол, покрытый цветной клеенкой и три стула. В комнате чисто и свежо. Форточка открыта. На единственном окне – решетка, за которой гадит на подоконник белоснежный голубь.
– Настольную лампу я вам дам, – серьезным голосом дополняет бабка. – Кухня здесь, рядом. Вот… – она указывает на синюю, сколоченную из досок дверь с маленьким замком. – Туалет на улице. Мимо шли, наверное, обратили внимание? – решительно завершает разговор. – Рубль в сутки с человека. Думайте скорее, а то мне холодно и я хочу лечь.
Больше всего нам нравится, что близко от факультета. Мы обмениваемся немым вопросом: «Бабку выдержим?» Людмила кивнула: справимся.
Мы соглашаемся и сразу даем задаток за месяц. Уточняем, что вернемся через полчаса: надо забрать вещи в камере хранения. Удивительное началось сразу. Раскладывая вещи в шкафу, мы обнаруживаем женские шерстяные носки, на которых белыми нитками пришита бирка с надписью «Наташа из Свердловска», рядом лежит одежная щетка с надписью «Ирина из Шахт».
Связанные тесемочкой два пузырька валерьянки и корвалола «Светы из Гуково» и завернутая в пергаментную бумагу книга «Тамары из Ейска».
– О, щетка! Полезная вещь, – радуется находке Людмила и быстро начинает шаркать ею по своей сумке. В этот момент в нашу проходную комнату входит хозяйка и решительно предупреждает, чтобы мы не трогали забытые другими квартирантами вещи.
– За ними вернутся, – серьезно заявляет она.
«И первой прибежит за носками Наташа из Свердловска», – проносится у меня в голове.
– Да, у меня к вам еще одна просьба,– добавляет женщина, – не зовите меня бабулечкой, у меня нет внуков. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству.
Она спокойно возвращается к себе в комнату. Мы с Людмилой смотрим друг на друга.
– Баба-яга в тылу врага, – ехидно цедит Людмила.
– Глухая, как пень, а все слышит, когда не надо, – горько добавляю я, вспомнив случай со щеткой.
– Слепая, а все замечает, ничего не пропускает, – шепчет Людмила.
– Много крови выпьет старая, – мрачно сокрушаюсь я.
– Отравится, – весело язвит Людмила.
Старуха возвращается из своей комнаты. Подходит к синей двери, низко наклоняется к замку, ища в нем скважину. Больными, деформированными пальцами она с трудом вставляет маленький тонкий ключ, а затем поворачивает его. Замок легко щелкает, и дужка отодвигается. Мы входим в кухню.
Синие панели, синяя клеенка на кухонном столе, большой синий кофейник. Чисто выбеленный потолок и стены. На столе в сушилке – несколько тарелок, чашек, ложки и большой нож с деревянной ручкой.
– Осваивайтесь, – спокойно командует бабка и уходит.
– Коко, коко, кокое оно синее! – иронично поет Людмила.
– Гжель, – показав на белые стены, шучу я.
Ужинать нечего. И мы пьем кипяток с абрикосовым вареньем. У Людмилы в сумке нашлись два пряника. Мы радуемся, как дети. Обсуждаем события дня, время подъема, распределяем законспектированные на завтра статьи так, чтобы ими обменяться. Ложимся спать.
Первой поднимается и выходит Людмила. Она тут же возвращается и взволнованно сообщает:
– Входная дверь закрыта на ночь. Ведра нигде нет. Слушай, Ларка, это же первый этаж. Давай попробуем открыть кухонное окно.
– Ты забыла, что там тоже решетка, – возражаю я.
Мы вошли в кухню. Окно открылось сразу. Пробуем приподнять решетку. Та легко подается. Стоя на одной табуретке, одновременно держим ее и, высунувшись в окно, опускаем на землю. Затем поочередно выползаем из окна. А далее все проделываем в обратной последовательности. Водружаем на прежнее место решетку, закрываем окно, дверь кухни – на замок, комнату – на ключ и ложимся спать на новом месте. Загадываем, конечно, загадываем, а как же.
Вернувшись из института, мы застаем хозяйку в состоянии глубокого гнева и возмущения.
– Скажите мне, кто к вам вчера поздно вечером лазил в окно?– строго спрашивает она нас.
В первый момент мы несколько оторопели. Но потом по очереди объяснили, что не хотели будить ее, и потому нам пришлось проложить маршрут в туалет через окно.
– Вот ключ от парадного входа! – грозно хрипит она и показывает на шкаф.
На задней стенке виднеется большой стальной гвоздь, и на нем висит ключ.
– В туалет ходить только через парадный вход, только через него. И я всегда должна знать, куда и зачем вы пошли! – грозно предупреждает хозяйка.
– Я тут долго не протяну, – жалобно простонала Людмила, когда бабка вышла из комнаты, – не могу, когда покушаются на мою свободу.
– Слушай, Людмила, а как эта глушня услышала, как мы лазили в окно? Оно же на другой стороне от ее комнаты.
– Нас кто-то сдал? И, кажется, я знаю кто. Это старик, его дверь – напротив. Он все время подсматривает за нами и подслушивает.
– Давай ходить только вместе, – предлагаю я.
– Вдвоем не так страшно, – соглашается Людмила.
Телевизор в комнате хозяйки работает с предельным звуком. Она смотрит кино. И мы уходим на кухню, там и занимаемся.
На следующий день нас ожидает еще один серьезный разговор с хозяйкой.
– Вы почему учите уроки на кухне? – строго спрашивает она, и – пошли наставления: – Заниматься нужно здесь, в этой комнате. Мне сегодня пожаловался сосед Сергей Иванович, что вы громко разговариваете, спорите, читаете вслух и мешаете ему смотреть телевизор. И еще, когда идете мимо его двери, не стучите каблуками, здесь вам не ипподром.
Тяжело привыкать к жизни в коммуналке, где каждый твой шаг кем-то контролируется и кому-то мешает. Ты все время в чужом поле зрения, а порой так хочется одиночества.
Но, кажется, мы начали приспосабливаться к условиям, сначала показавшимся невыносимыми. Хозяйка заканчивала просмотр телепередач программой «Время», затем зажигала лампаду и молилась. Хотя молитвы она читала шепотом, нам все равно кое-что слышно. Вначале она каялась, затем просила о помощи и заступничестве. Повторяла имена: Борис, Леля, Евдокия.
– Интересно, что может просить эта старая карга у Бога?– спрашивает Людмила с недоумением.
– А мне удивительно, в чем она все время кается? – тихо недоумеваю я.
– Ну,– почти ди;скантом тянет Людмила, – покаяться-то ей есть в чем, нас каждый день гнобит и поедом ест, – быстро отмечает она.
Однако мы стали соблюдать все правила, которые установила старуха. Готовиться к практическим занятиям мы стали в своей комнате, после того как хозяйка ложилась спать, говорили тихо, мимо комнаты соседа пробирались на цыпочках. Мы соблюдали все правила, которые выдвигала бабка.
Однажды мы вернулись с лекций несколько раньше обычного и застали в нашей комнате офицера. Мы-то думали, что все сказочные сюжеты и превращения исчерпаны и удивить нас больше нечем. Но сказки продолжались, они делали нашу жизнь удивительней день ото дня. Итак, на моем стуле сидел офицер в лейтенантских погонах. Рядом на столе лежала фуражка. Кокарда с крылышками – значит, летчик. Он что-то пишет под диктовку хозяйки на белом в клеточку листе бумаги. Мы догадались: расписка о получении книги, которую забыла его жена. Мелким убористым почерком он начертал свое звание, должность, имя и фамилию, а также имя и фамилию жены, указал адрес проживания, время передачи книги и все ее выходные данные. Нас же хозяйка заставила расписаться как свидетелей. Затем она вынесла из своей комнаты толстую старую папку. Внимательно изучила расписку и только потом приколола ее в скоро-сшиватель. Мы с Людмилой смотрели на это действо, как на самое чудное, что довелось увидеть в жизни. Офицер, звали его Володя, сообщил, что его жена сейчас находится в роддоме областной больницы. У них родился сын. А он сейчас служит в Кабуле, и ему предоставили десять суток отпуска для того, чтобы он смог забрать жену и увидеть ребенка. Это Тамара попросила его зайти по этому адресу и забрать забытый ею учебник. Лейтенант поблагодарил за сохранность книги, попрощался и ушел. Мы долго сидели молча.
– Чокнуться можно из-за нашей бабки, – прервала молчание Людмила.
– А мне стыдно, – глядя перед собой, сказала я. – Ну не грабить же он пришел сюда. Зачем ему история педагогики? Неужели нельзя поверить на слово? Интересно, кем она работала?
– Библиотекарем, – съехидничала Людмила, – а может, тюремным надзирателем в женской колонии.
Потом, немного помолчав, Людмила сказала, что бабка работала бухгалтером, она сама об этом ей сказала.
Хозяйка-надзирательница вышла к нам из своей комнаты и обратилась ко мне с просьбой:
– Лариса, у тебя разборчивый почерк. Перепиши для меня, пожалуйста, молитву. Лист такой ветхий, что боюсь, порвется. Только постарайся писать крупнее.
Она подала мне в руки вчетверо сложенный, засаленный листок серой писчей бумаги. Я развернула его. Сверху печатными буквами немного криво было написано: «Молитва Оптинских старцев». Я кивнула:
– Сейчас перепишу, Лидия Александровна.
Никогда не приходилось переписывать молитвы, и я опасалась сделать ошибку. Поэтому писала медленно, крупно выводила каждую букву. Закончив, постучала в дверь к хозяйке, та пригласила войти к ней. Я вошла в комнату. Как все просто. В красном углу, как положено в русской избе, – Божница. Треугольная полка, покрытая полотенцем с цветной вышивкой. В рамках под стеклом украшенные цветами иконы: Иисус, Богородица и Сергий Радонежский. Старинный шкаф с зеркалом, на нем радио. У стены радиола с нежным названием «Росинка», на ней – грампластинки в бумажных конвертах. Рядом черно-белый телевизор «Садко». В середине комнаты – большой, как корабль, стол с круглыми ножками. За ним сидит хозяйка и заполняет, как мне показалось, квитанцию на электроэнергию. В сторонке стоит старинная кровать с металлическими спинками, на которых смешно громоздятся шары. Она заправлена тканым покрывалом, на подушки наброшены капроновые накидушки. Из-под покрывала выглядывает ручной работы подзор. Он свисает плетеными треугольниками почти до самого пола. Комод красного дерева накрыт кружевной скатертью. На ней бережно расставлены несколько фотографий. Я подошла к старухе и отдала переписанный текст, спросила, можно ли посмотреть. Хозяйка кивнула. Фотографии были в рамочках под стеклом. На одной изображена немолодая женщина с гладко зачесанными волосами в темном платье с белым воротничком. Удивительно строгий и проницательный взгляд.
– Это моя мама, Евдокия Ивановна, – сказала хозяйка.
На другой – молодая женщина и мужчина склонили друг к другу головы. Некрасивая женщина в смешных круглых очках, с длинным носом и нелепыми кудряшками. Мне было интересно разглядывать ее. Я узнавала черты хозяйки. На мужчине военная форма с кубиками в петлицах. Взгляд мужественный и нежный одновременно. «Наверное, это свадебная фотография,» – подумала я.
– Это мой муж Борис, он погиб в начале войны, а свадьбу играли в мае, – тихо проговорила она.
Мы с Людой собрались идти на кухню пить чай, когда к нам в комнату вошла хозяйка и спросила:
– Зачем ты учишься в пединституте?
У меня оборвалось сердце: наверняка нашла ошибки, я что-нибудь пропустила или неправильно написала.
– У тебя рука чертежницы, – заявила хозяйка, – с таким почерком нужно работать с документами, а не с детьми!
– Я десять лет занималась музыкой, и у меня сильные пальцы, – объяснила я хозяйке.
– На чем ты играешь, Лариса?
– На фортепиано.
Мы пошли пить чай. Хозяйка принесла два куска пирога с рисом и луком и попросила нас помянуть ее сестру Лелю. Мы сказали: «Царствие небесное» – и сели пить чай.
Вечером хозяйка, как всегда, завершив просмотр программы «Время», зажгла лампаду и запричитала в вечерней молитве. Мне послышалось, а быть может, показалось, что в перечне имен прозвучали имена Владимир и Тамара, новорожденная раба Божья.
Мы привыкли, что наша старая хозяйка Лидия Александровна жила строго по расписанию: вставала рано, пила чай. Сама готовила себе обед и ужин, ходила в магазин, в аптеку. И выглядела довольно самостоятельной дамой. По определенным дням носила белье в прачечную и даже гладила его сама всегда в одно время, непременно в четверг. По субботам обязательно мыла пол и ходила в баню. Распорядок в ее жизни был незыблем. Она всю неделю готовилась к воскресному дню. И вот в воскресенье надевала синюю со складкой юбку, отчего казалась еще более худой, белую блузку с воротничком-ришелье, поверх бордовую вязаную кофту. Голову покрывала шелковым платком с белыми хризантемами.
Правой рукой опираясь на палку, в левой деловито несла черную, из грубой кожи сумку. Ее застежку составляли два металлических шарика довольно внушительного размера. Помнится, в народе такой замок назывался «поцелуйчиком».
Лидия Александровна приходила из храма уставшей, но полной впечатлений. За службой следила строго, зная все церковные каноны, ничего не оставляла незамеченным.
Рассказывала: «Сегодня ангелы пели так нежно, что вышло солнце, и Богородица воссияла. А вот батюшка пел тревожно, видимо, не все благополучно…» Ее проницательности не было границ. Иногда хозяйка не ходила в храм и оставалась дома. Чаще всего причиной была плохая погода. В этот день она пекла пирог. Больные суставы рук не позволяли ей лепить пирожки. И потому получался один большой, через весь противень, пирог с рисом и луком или с сухофруктами. Начинку хозяйка делала разную, но всегда вкусную. Тесто получалось легкое, воздушное. Рецепт выверенный. Превосходный. Нас угощала со словами: «Помяните Евдокию, мою маму». Свою мать любила и дорожила светлой памятью о ней. И часто в этот день звучала музыка. Хозяйка проигрывала пластинки. Комнату заполняли волнующие голоса Анны Герман, Майи Кристалинской, Георга Отса. Но больше всего Лидия Александровна любила песни в исполнении Олега Анофриева. Легкий, светлый, выразительный голос певца уносил нас в мир добра и солнца, растворял усталость и вселял чистоту и веру. Она непременно ставила вальс… «На вечернем сеансе в небольшом городке пела песню актриса на чужом языке»… Я одобряла музыкальный вкус хозяйки.
    Женщины разных поколений несут в себе следы времени своей молодости. Любят фильмы своей эпохи, сохраняют музыкальные, поэтические и танцевальные пристрастия. Если в их молодости было модно делать химию, они продолжают завивать волосы до старости. Зачастую пользуются тем же цветом губной помады и теми же духами, которые были модными когда-то. Наша хозяйка являла собой образец женщины довоенного и послевоенного времени. Хотя была набожна, а в те времена правил атеизм. Говорила, что от матери.
Возмущаясь педантичностью и своеволием хозяйки, мы не могли, однако, не уважать ее.
    Людмила сдала сессию первой. И в тот же день уехала домой. Я жила в одиночестве, скучала по доброй и бойкой подруге. Мне предстояло во второй раз идти на экзамен по немецкому языку. Ох уж эти временные глагольные формы! Тогда казалось – не пригодится. И усердие проявлять не хотелось.
Переговорный пункт находился на Семашко. Разговаривали мы с мамой один раз в неделю. Чаще было накладно. Из последнего разговора я узнала, что мама только что вернулась из командировки. Ездила с ревизией в город Киров на один из кузнечных заводов. В ходе проверки она выявила немало финансовых нарушений. Обнаружила в ведомостях приписки и даже определила канал и адрес, по которому уходили с завода деньги. Готовилась писать акт. Ей предлагали скрыть многие пункты за определенную сумму или подарок, предлагали услугу – лечь в обкомовскую больницу. Самочувствие мамы ухудшалось день ото дня. Развивался гипертонический криз. Но она отказалась от всего. Дорожила истиной, финансовой дисциплиной, проделанной работой и честью ревизора. Вся драматическая ситуация разрешилась просто. На следующий день на проверяемый ею завод из министерства тяжелого машиностроения пришла телеграмма, в которой сообщалось о срочном отзыве ревизора. Мамин голос дрогнул, когда она рассказывала о том, как на Казанском вокзале за ней все время следил неизвестный мужчина. Она видела его, когда стояла в очереди за билетом, когда сидела в зале ожидания, возле буфета. Был он и на перроне, когда мама садилась в «Тихий Дон».
– Я не знаю… может быть… он остался в Москве, а может быть, и нет? У меня высокое давление, очень тяжело, я лежу. Завтра вызову врача на дом, самой до поликлиники не дойти.
Мы договорились, что завтра в два часа я позвоню ей снова.
Вернувшись на квартиру, я, не раздеваясь, села на стул и застыла. Что делать?! Мне хотелось срочно ехать к больной матери. Нельзя ее оставлять одну в таком состоянии. Опасно. Но завтра к десяти часам мне надо снова идти на экзамен. Мысли метались. Хозяйка несколько раз прошла мимо и на этот раз остановилась возле меня.
– Что случилось, Лариса? – тихо спросила она.
Я рассказала о маме, передала всю невеселую историю, в которой та оказалась. Хозяйка молча, крайне внимательно слушала. Переспросила только: был написан акт или нет? Я ответила, что нет, не дали, срочно отозвали. По тому, как она меня слушала, я поняла: ей не все равно, что со мной происходит. И то, что хозяйка знает подобные ситуации, чутко реагирует на каждое слово. Она села на стул и сняла очки. Я впервые увидела ее глаза без очков. Это была серая жидкость, в которой хранились законы мироздания. Глаза человека, который все знал и немало повидал. Глаза такого человека, которому мало что могло показаться диковинным. Сказочный персонаж владел законами своей страны.
– Да, надо было ей выйти из поезда в Ростове и прийти сюда, а не ехать домой. То, что за ней следили, следовало ожидать. Пожару наделала.
Хозяйка держала паузу. Раздумывала спокойно и твердо. Я ждала, что она скажет.
– А ты знаешь, все образуется, Лариса. Поверь мне, я много лет работала ревизором в общепите. Курировала столовые, кафе.
Она назвала два дорогих ресторана.
– Надо было маме лечь в больницу, – сокрушалась я.
– Лучше не надо.
– Почему?– возмутилась я.
– Ревизор ничего не должен брать! Это заповедь.
– Да почему? – я изумилась.
– Нельзя!
– И что будет, если нарушишь?
– Ревизия не получится, – тихо, но твердо констатировала хозяйка.
Она медленно начала свой рассказ…
– Да, я не богата. Сокровищ не нажила. За всю свою жизнь я скопила тысячу рублей. На них сделала ремонт в квартире и купила телевизор. Но я жива и здорова. Относительно, конечно. И твоя мама правильно сделала, отказавшись от всего, что ей предлагали. Все просто. Она честно провела ревизию.
От услышанного и пережитого за сегодняшний день я не могла сосредоточиться и заняться немецким языком. В голову ничего не лезло. Учебник лежал на столе открытый, а думы неудержимо летели, куда им хотелось.
Хозяйка зажгла лампаду, и этот маленький огонек вдруг засиял таким родным светом. И наполнил тяжелый вечер раздумий какой-то необъяснимой простотой и духовностью, вселил надежду и мягко подчинил себе. Хозяйка вышла ко мне и спросила:
– Как зовут маму?
– Ирина Николаевна.
Лидия Александровна зашептала молитвы, я узнала текст. Это молитва Оптинских старцев. И вдруг я услышала имена… праведница Ирина и раба Лариса. Она молилась и просила заступничества за нас с мамой. Я повторяла за ней все, что слышала. А лампада горела светло…
Рано утром я побежала на переговорный пункт. Быстро набрала домашний номер. Пусть разбужу маму, но я должна узнать, как ее состояние. Гудок шел, но трубку никто не брал. Пол начал уходить из-под ног. По спине побежали мурашки, трубка задрожала в руках. Быстро набираю номер соседки Галины Николаевны. Та отозвалась почти сразу:
– Лариса, маму увезли в больницу на машине скорой помощи еще вчера вечером. У нее из носа пошла кровь и долго не останавливалась. Мы вызвали неотложку, приехавший врач увез ее в кардиологическое отделение. Она звонила мне поздно вечером, сказала, что ей легче, кризис миновал, что лежит в седьмой палате. Я собираюсь к ней пойти. Что ей передать?
– Передайте, что я люблю ее и горжусь ей!
На улице спускался мелкий снежок и безмятежно искрился. Люди спешили на работу.
Утро. Обыкновенное городское зимнее утро. Неторопливо направляюсь в сторону института и тихонько начинаю спрягать глаголы haben и sein. Тьфу, как будто газету зажевала. Ненавижу глагол lassen и его множество значений. Как хочется говорить только по-русски и о жизни. А в витрине салона для новобрачных, что на Буденновском, вывесили новое свадебное платье. Кружевное, с длинными рукавами и широким подолом. И вдруг я впервые почувствовала, что не хочу его примерить. Хладнокровно смотрю на трехъярусную капроновую фату и белые на шпильках туфли. «Какая разница?» – мелькает у меня в голове.
Мне хотелось к маме. Мысленно я была рядом с ней.
Надо переводиться на заочное отделение и устраиваться на работу. Нельзя ее оставлять одну. Сегодня поеду! Пришло время – мне отвечать за ревизию.