Вот так навсегда осыпаются наши фронтоны
и ряской затянутый пруд, словно вечный закон,
и Лиза Калитина смотрит как будто икона,
и ждёт у калитки крестьянка с парным молоком.
Фонтан пересох -это в Лаврики едет Лаврецкий,
сквозь камень ступеней пророс неуёмный бурьян,
тебя, как и прежде, встречают дворняга, дворецкий,
но выдохся сладко дымивший гусарский кальян.
Ты здесь , словно Бунин, тоскуешь по тёмным аллеям,
ты здесь , как Набоков, Лолиту уже отлюбив,
к обломанным антикам-школьного мела белее,
опять возвратился, уже обо всём позабыв.
Не ты ли погиб в бесприютной тоске эмиграций,
оставив былое на крымском пустом берегу,
пусть с тем не согласно дурацкое книжное ratio
княжне ностальгии не нужно усмешливых губ.
Она холоднее парижских лощёных надгробий,
нежнее чем даже на пашню ложащийся снег,
античнее мрамора, жарче уснувших в сугробе
героев страниц элегически-мертвенных книг.
Твое возвращенье печальней адажио вьюги
что лепит подобья усадеб в продрогших лесах
и лысый повеса без шапки бредёт по дороге
за дрогами следом на длинном пути в небеса.
Ты снова воскреснешь и в тютчевском душном прегрозье
опять воссоздашь этот мир средь колонн облаков-
и львов на крыльце, и из чаши свисавшие гроздья
Диониса,пылких поэтов, вельмож-дураков.
И там, средь надмирных громад акведуковых
вы снова аллеею липовой будете плыть-
два облака, два навсегда отлетевшие духа,
моя ностальгия, обретшая новую плоть.
На иллюстрации. Борисов-Мусатов. Водоём.