каждую осень что-то происходит с ее глазами.
она начинает мурлыкать банальности про слабость,
осень-синь, про листья, полетевшие с осин...
иногда шепчет про что-то сладкое.
именно до смерти готова загладить
и вину,
и кожу твою гадкую.
ты всегда знаешь, когда готова войти:
зеленая комната обращается красным,
кошка устает драть обои, спокойствием напоминая кота.
дальнейшие детали просто утомляют тебя,
пережевав верхние - успокаиваешься.
кто-то погладит и твою шерсть.
взгляд твой неподвижный -
мужик, смотрящий в точку.
и нет усталости, лени, слабости. даже пустоты.
она - уже в лифте.
сейчас бы - набрать в зубы слов,
да отхаркаться от нее.
она выходит из лифта.
так всегда с тобой - ты не знаешь, как начать,
но всегда знаешь - чем кончится.
неумелость замазываешь словами же,
сравнивая себя то с поэтом, то с пиитом, то с пророком, а то и вовсе - обращаешься айсбергом.
на деле - обычный мужик с обычной точкой.
кошка (кот?) прячется под диван.
точка расплавляется, вскипает, остервенело манит.
осталось три шага, три такта, три вздоха.
Выстрел.
Антракт.
В баре театра всегда преотменный российский коньяк.
Жалуйся, давай. Жалуйся.
На смерть свою никудышную,
По счету - сто сорок пятую;
И на соседку треклятую;
На скорую, что успевает.
Жалуйся, давай, жалуйся.
На все юбки короткие,
Что ночью негде взять водки,
Что все, кроме «я» - идиоты,
Что старость тебя утомляет.
Жалуйся.
На свои двадцать пять прожитые,
Выстраданные, выщербленные, уютно-вымученные, взглаженные, загаженные.
Жалуйся. Жалуйся. Жалуйся. Жалуйся. Жалуйся и подавай.