Фонари
Ручей-асфальт в огней вплетаясь реку,
Шуршит, скребёт когтями до зари.
Где злятся, как проигранные в секу,
Продрогшие ночные фонари.
Их обнимают люди и машины,
Прижавшись к оцинкованным грудям.
Несутся гиславедовские шины,
Домой, по магазинам, лебедям.
А фонари стоят себе бессменно,
В ночной тиши, от дождика рябой.
Неся амперы по железным венам,
Обоссаны нетрезвой шантрапой.
Трамвайное
Не спит депо, сверкает автоген,
Дежурный слесарь морщится зевая.
Шуршит метлой обкуренный нацмен,
Горит огнями лежбище трамвая.
Старуха, что на бабки повелась,
Выбрасывает с матом из салона.
Билеты, чьи-то пуговицы, грязь,
Лузгу и сиротливые гандоны.
Полиционер
Суровохарь, задумчив, как Платон,
Немой укор не заплатившим гадам.
С бескрайним, как Отчизна животом,
Он на посту, и это типа надо!
Ау, босяк! Вот ты млять, с рюкзаком,
Пошто в столицу, цель, объект, мотивы?!
А может это… сразу с ветерком?
Бабло к осмотру! То есть в смысле, ксиву…
О том же
Тверской бульвар, огни, река в реке,
Авто, клиенты толстые, как гуси.
И громкий возглас с фрикативным Гэ,
-Ну, що в шинок, «Гражина», перекусим?
Памятнику
Ночной проспект, здесь сотни долгих дён,
С широкой дланью, кумачовобантов.
Стоит Ильич из тех, что не сметён,
Волной поллюций новых мастурбантов.
Молчит и смотрит на беспечный люд,
Что суетится в шорохе поносном.
Давно готов на скорый Божий суд,
Обосран голубями и потомством.
Никому
Вот так вся жизнь, прокладка течная,
Не с тем в ножи, не с тем целуешься.
Ах, ночь-старуха, сука вечная,
Камо грядеше, с кем тусуешься?
Мещанки, крытые, да лобники,
От Солнцеликой до Крещатика.
Мы не духи, всего лишь пробники,
В огнях большого петушатника.