Я сегодня разрешаю себе чувствовать. Просто сажусь у окна, как в детстве, когда была совсем-совсем маленькой и ещё не умела читать. Вот и сегодня, именно так и никак иначе, в точности соблюдая многократно испытанный ритуал, сажусь у окна и разрешаю себе чувствовать.
Невероятно, но факт, окно – незаменимый атрибут для этого действия, вполне возможно, что квадратные отверстия в кирпичных стенах для того и придумали, чтобы я всё же могла перед ними садиться и, будто, воюющий с пустотой, заброшенный и сиротливый сосуд, с нестерпимой жадностью до самых краев наполняться всевозможными ощущениями.
Смотрю на изможденные солнцем, но, тем не менее, неустанно перешептывающиеся листья, на небо, плавно меняющее свой наряд от палевого до серовато-дымчатого, на бурную живую человеческую реку, текущую между рыночными палатками в выходной день, и, словно потрескавшаяся глинистая земля, моментально впитываю в себя каждый запах, каждый шорох… но нет, я не жадная, мне нужно совсем немного – только на самое донышко, а дальше ощущения словно разбухшая пористая губка сами начинают разрастаться.
Люди, люди - бегут, шумят, как наглядная иллюстрация к школьной теме «Броуновского движения». Вот ведь занятно, я как-то на вступительных экзаменах захлопотала лишнее замечание на чистенькое поле двойного листа со своим сочинением за абсурдность фразы о том, что каждый человек движется по жизни, отнюдь не получая персональной колеи, а постоянно сталкивается с другими такими же жизнепутешественниками: соприкасается, пересекается, притягивается, отталкивается, пропускает их сквозь себя и даже изредка обменивается мысле-электронами – вся жизнь как бесконечный поток элементарных частиц, кружащихся в стремительном танце своего хаотичного движения. Но ведь вот они все: яркими пёстрыми точками перетекают друг в друга – и я это вижу куда явственней, чем ту молоденькую симпатичную девушку, которая объясняла мне мои ошибки через день после экзамена.
Из кроны близстоящего тополя на меня пристально смотрит чье-то лицо, схематично воссозданное переплетением веток… Как там: русалка на ветвях сидит? Ну нет, скорее леший – вон лицо какое строгое, красивое… мужское. Так здравствуй, лешенька! Ты будешь на кого похож сегодня? И чьи же у тебя чудные листики-глаза? Я вспомнила. Давным-давно… повылезает же такое из-под непролазных залежей памяти… действительно давным-давно жили-были… ну то есть я жила-была, и ещё даже в школу ходила, а родители у меня наидобрейшие: провожали своего совершенно неспортивного чахлого ребенка на уроки не с лёгким ярким жизнерадостным ранцем, а с тяжелейше-неподъемной кожаной сумкой, снабженной длинной ручкой, соединенной с туловищем этого саркофага для учебников такими же нерасстежимыми для моих тщедушных пальцев карабинами. А этот подлый злыдень сидел позади меня и с неустанной старательностью из урока в урок отстегивал мне злосчастную ручку от сумки, после чего на каждое моё язвительно-претенциозное замечание невыносимо широко, искренне, детски и непосредственно улыбался. Я потом днями сочиняла для него обидные слова, и крайне дозировано ими его при случае припечатывала. Я прекрасно понимала, что во всех этих правильно-ровных школьных занятиях и кабинетах ему было невозможно скучно, это ощущение было беспрекословно, и я ненавидела его проделки очень мягко, сочувственно и нежно, особенно когда он по полперемены мне потом эту самую ручку обратно пристегивал. Сейчас уже, конечно, и не вспомнишь, но, кажется, счастливое было времечко.
Что-то излишне я задумалась - уже давно пора. Опускаю тяжелые плотные шторы, будто занавес в театре, старательно скрывая от себя бесконечный мир своего закулисья – до новой встречи, до нового представления.
http://www.proza.ru/2010/08/10/911