Моему мужу.
Могло не быть ничего вообще, могло ничего не быть:
осенних наших с тобой вещей — всех писем, и если бы
не письма, то сразу в водоворот отправились бы звонки,
а вслед за ними — весь первый год, второй и ещё куски.
Тогда и остров бы — вот бардак — утоп — и ни мёртв ни жив,
пролив назвали бы чёрт-те как, а впрочем какой пролив?
О чём писал бы я по ночам, куда отправлял письмо,
и что сказал бы своим врачам, помимо «оно само»?
Оно само сочиняет сны, которых в реестре нет,
само бессовестно ждёт весны — той, где у тебя билет
в один разумный конец всего — надломленную кровать
моих печалей, обид, того, что будешь ты разбивать…
Тогда уж смылся б и Петербург дорвавшеюся Невой:
мосты, колонны, дворцы, мой друг, и все Петры, с головой
вращаясь в финской сырой воде, тебя проклиная за
непринадлежность к моей судьбе, смотрели б тебе в глаза.
А там, южнее, в сухой Москве смотрел бы пустой стакан
в меня, не знавшего о Неве, любящего океан:
пустой стакан одноцветных дней, иссохшего бытия…
но тем утопленникам видней, что сделали ты и я.
Равны сожравшему всё нулю застывшие города,
и я всё так же тебя люблю, как, знаешь, любил всегда.
Ты не щадя никого вообще: ни старых, ни молодых,
сидишь по центру в моей душе, им всем надавав под дых.
7-8 октября 2014