Насиб
За окном – гренадерами тополя.
Триста метров до мусорки, а дальше – придуманная земля,
Терра инкогнита, запретная стройка.
В четыре года можно с Вест-Индией отождествлять.
В дошкольном возрасте каждый чуть-чуть адмирал,
Каждый взирает с мостика корабля
На пир-р-ратов, неуверенно прокатывая «Р»,
Научая скворца орать под балконом : «Земля!»
За окном расстилается непознанный мир,
Который тебе всю жизнь осуществлять,
Населять привидениями и богами
И напыщенными фразами захламлять.
За каждым окном – километры надежды,
Висящей как аксельбанты на тополях.
За каждым окном – воробьи, вороны и горлицы
И шоссе, убегающие в поля,
В те самые, где языческие духи шастают,
В те самые, где опасно ночью гулять.
Просто, чтоб не угодить ногой в кротовую яму,
Просто, чтоб мутных бесов не забавлять.
Ночь свисает с ветвей, как цыганские серьги,
Тяжела и звеняща даже на взгляд.
Под диванами крохотные, как феи буки
Натягивают луки, целятся в дремлющих воробьят
Васхр
Все пройдет. Просто мы всегда забываем,
Что останутся лишь вода и земля,
А чтобы крепче забыть наполнили города
Штучками, призванными нас забавлять,
Преимущественно с плоских экранов,
Пока мы будем дни дорогие швырять
В сточные канавы, в бассейны, в моря.
Останутся свет и камень, вода и земля.
Останутся на сетчатке снимки людей:
Ссутулившейся девочки, мужика в труселях,
Рыжего пацана, араба, похожего на коня,
Люстры, напоминающей ослепшего мотыля.
Не все ли равно, что останется…
В шифоньерку памяти проберется тля
И сожрет полыхнувшие на смуглом лице
Голубые глаза, которым нельзя доверять,
Совсем чужие глаза, будто с Альфа Центавры,
Будто из мифов про лунного короля…
Теплые будут в степях скакать дожди,
Будет над летним ливнем небо стрелять
Нестрашными вспышками. Это такой фейерверк.
Не бойся, давай мне руку. Пойдем гулять.
Промокнем до нитки под нашим наивным прошлым,
Шуршащим в маках, чертополохах и ковылях.
Рахиль
Помните с чего начиналось? Придуманная земля,
Карнавал ассоциаций, адмирал Колумб на мостике корабля,
Душные залы их кастильских величеств
И сказки, созданные – окрылять
Тех, кто почти поверил, что должен ползти,
Отмывать, обнадеживать, обелять
Божественным светом, спрятанным за лобною костью,
Ветром, надувающим паруса корабля.
Вы помните… Еще не Дарт Вейдер – Дар Ветер,
Идеи, призванные растить соколят.
Непонятно, как на них выросло воронье…
Они были прекрасны даже на третий взгляд,
Ощутимы, как принесенное из Америк бревно,
Реальны, как теплые искры на серых углях.
Казалось бы – потянись, обожгись,
Но эти угли не опаляют, только пылят,
Поднимая сизые тучи иллюзий,
Мчатся, как не снилось перекати-полям…
И в тумане этом блуждают вечные
Не ах и ох, а простецкие траля-ля,
Труляля, траляля… Задымленные поля,
Трубадуры бандитского короля
Сидят у костра и мучают старый баян,
В голосах темнота и в сердце – голяк.
Касд
Ночь порой безнадежна, как у огня преклоненный Иов,
В небо – истерзанные пятки глядят,
Глаза стараются закрепиться в доброй земле,
В мягкой земле, хранящей зародыши миндаля,
Кофе и хлеба, инжира и черных оливок
И воды, способной, согласно преданиям, оживлять…
Ночь неустойчива как сказки Шахерезады,
Как держава машкерадного короля,
Как полутопь-полусад меж подъездами рая и ада,
Топь, над которой горит одинокий светляк…
Слушавший зыбкие сказки царь Шахрияр
Все ждал, когда пробежит по сонным полям
Неуловимый зыбью дух предрассветный,
Кисло-сладкий, как придуманная земля,
В которой заря скользит над водами, точно пери,
Малиновой юбкой по сонным кувшинкам светля.
Потому что тот, кому опостылели розы
И звезды, висящие чуть не ниже гирлянд
В мерцающем саду, посчитает счастьем
Переменную облачность, прилегшую на тополях…
Фахр
А ближе к сорока приобретает очертанья земля,
В которой тебя никто не трогает,
В которой можно течение дня замедлять
И солнце останавливать над порогами
Рек и домов… А еще там разрешено
Любить, не уходя с оглядкой в поля,
Махать рукою тучам в распахнутое окно
И не плакать вслед улетающим журавлям.
Потому что они туда, где за теплыми болотами
Спрятан вирій, а попросту – маленькая земля,
В которой по вечерам отдыхает сонце,
Опускаясь, будто на лист виноградный – светляк,
На примятый рябью лист океана
Где-нибудь, где координаты считают с нуля.
Об этом не говорят, но в каждом сердце она сохранна,
Кому Камелот, кому Палестина, кому – неназванная земля.