Отвернувшись от мира, ладонью воина
удержав рыданье, в подкадычной судороге
кто-то русский вымолвил у порога школьного,
что все дети выжили, только взрослых убыло.
Как нас гложет сызнова эта стерва хищная,
эта людоедица, век спустя которую,
если все же вынесет, если будут выжившие,
если нас помилуют, назовут историей.
От двоих, что в Славянске пали в ночь Пасхальную,
до последних – ждать ли нам Рождества, о Господи? –
сколько дней пройти еще, чем кормить – рыданием? –
нашу душу русскую, голую – до остова?
Вот идут по лестнице осторожной поступью
вниз, в подполье, к школьницам в неизмятых бантиках
белые, как голуби, тихие, как в оторопи,
европейцы с миссией строго наблюдательной.
От февральских, первых, пуль до последних – кто в кого? –
в нашем гиблом подполе – там, в степи над трупами –
сколько им считать еще – веет ветер ласково, –
чтоб, как наши, горла их вдруг схватила судорога?
Тяжело как при смерти. Тяжело, как в приступе.
В Эдинбурге вересень, в Барселоне листопад
обегают тихо как жернова истории…
Жовтень месяц истовый. Жовтень месяц горевый.
1 октября 2014
День знаний в Донецке