- Мария! – молодая женщина встала и шагнула навстречу мне и моему компаньону.
- Арсений, - представился мой спутник в синих джинсах и легкой осенней куртке, чуть сдавив протянутую в приветствии аристократически узкую ладонь.
- А вас как зовут? – изящные хрупкие пальцы с аккуратным маникюром погрузились в чуть теплый металл моей руки. Повисла глуповатая пауза. Я стоял на мраморном полу второго этажа одного из крупнейших частных банков Москвы, отвесив нижнюю челюсть к воротнику, и по-бараньи тупо смотрел в необыкновенно чистые глаза персонального менеджера. Конечно, клиентов нашего уровня нужно обслуживать по высшему разряду.
- Его зовут Ситарат, - со смехом пробасил Арсений, панибратски хлопнув меня по плечу.
- Вы прекрасны, Мария. Я забыл своё имя, - пробормотал я.
В ожидании документов мы вышли покурить на ступеньки. Пальцы не слушались, и сигарету из пачки я вытащил далеко не с первой попытки. Арсений, улыбаясь своей прокурено-желтой акульей пастью, поднес мне огонь зажигалки.
- Я думал, ты уже кончить успел, пока смотрел на Машу.
Одну за одной сделав три короткие затяжки, я швырнул сигарету в пепельницу, метнув хлесткий взгляд на этого циничного человека. За много лет, что мы знали друг друга, я никогда не слышал от него теплых слов или уважительных отзывов о какой-либо женщине. Если не учитывать комментарии темперамента и «технических характеристик». Я вернулся в здание банка, бросил портфель на кресло. Мария почтительно поднялась, увидев меня.
- Мария, вы мне очень понравились. Скажите, вас можно пригласить на ужин? – да-да, вот такой я, прямой, как лом, и такой же крепкий. Её щеки вспыхнули, демонические глаза принцессы Жасмин из мультика про Аладдина заметались по моему чисто выбритому лицу, не желая пересекаться с лазерным целеуказателем моего взгляда.
- Ой, извините, я молодая мама…
- И что? Вы не едите поэтому?
- Нет, что вы. Конечно, с удовольствием. Просто меня давно никто не приглашал. Визитная карточка скользнула по моей ладони. – Звоните, договоримся.
Разумеется, я позвонил. Дважды она отказывалась, ссылаясь на занятость. В третий раз согласилась уделить мне время. И вот в субботу вечером моя авантажная АУДИ А 8 остановилась у подъезда её дома. Мария выглядела прекрасно. Аккуратный вечерний макияж не был вызывающе ярким или вульгарным, но зато выгодно подчеркивал её сходство с Моникой Белуччи. Длинное черное платье не обтягивало тело, как втора кожа, а мягко, как теплая вода, струилось по нему. В очередной раз мне стало трудно дышать и бешеное желание удвоило скорость сердцебиения. Я вышел из автомобиля, помог даме сесть. И вот в этот самый момент праздничное настроение покинуло меня. Дело в том, что в этой неплохой немецкой тачке достаточно много приятных наворотов. Один из них – это освещение пола салона в темноте при открытой двери. И в этом самом бело-лунном свете я увидел, какие у нее дешевые стоптанные туфли. И, знаете, мне почему-то стало стыдно. За этот дорогой автомобиль, за костюм в пять штук зеленых и туфли за полтос. Не знаю, почему. Мне стало её резко жаль. Я вспомнил свою мать, которая одна растила двоих детей и в каждом мужчине, который встречался на её пути, она видела свое счастье, поддержку, мужа. Она бросалась с головой этот омут, а выныривала каждый раз одна. И свет в её глазах становился всё менее ярким после каждого такого погружения. По пути в ресторан «Ваниль» мы заехали в ЦУМ, где купили белое платье и совершенно прозрачные туфли к нему. На душе становилось всё гаже. Теперь уже я, как школьник, прятал глаза, стараясь односложно отвечать на её вопросы.
А сердце колотилось бешено. Как я пережил этот ужин – не знаю. Кусок не лез в горло, я цедил минералку, часто выходил курить. Подолгу стоял на улице, делая вид, что разговариваю по мобильному телефону. Я не знал, что делать. В её глазах читалась готовность ехать не то, что ко мне домой, а в Нерчинск, как жена декабриста.
Но так далеко, конечно, двигать не пришлось. Авоська грациозно сбавила скорость возле моего дома, проводив нас до подъезда чуть ироничным и каким-то болезненно ревнивым белым светом. Лифт полз чертовски медленно. Я стоял позади этой до боли открытой женщины и не мог решиться обнять её. Мы вошли в квартиру. Я закрыл дверь на все замки, нарочито долго расшнуровывал туфли, пытаясь оттянуть пронзительный момент близости, которая должна была вот-вот вспыхнуть между нами. Она разулась, сразу став маленькой и от этого ещё более беззащитной. Подошла к большому зеркалу и, прикрыв глаза, неожиданно сладко потянулось. Моё возбуждение было столь болезненным, что сковывало горло, затрудняя и без того прерывающееся дыхание, и пульсировало в висках. Я взял её за плечи, развернул лицом к себе и поцеловал, вдавив девушку в ледяную гладь зеркала. Она глубоко вдохнула и обняла меня, не открывая глаз. Я на руках отнес её у спальню, успев про себя отметить, что она удивительно легкая. Нереально…
У меня было много женщин. Честно говоря, я помню меньшую часть всех своих любовных эскапад. Но с такой встретился впервые. Ей же больше тридцати лет! И та детская доверчивость, наивность, открытость… Господи, как же об этом тяжело говорить. Мария была зажата до такой степени, что я немного оторопел. При этом возбуждение, которое искало выхода и не находило, я чувствовал своими ладонями. Её мышцы были напряжены, как у самбистов во время тренировок, а под ними ощущался бушующий яростный огонь. Мне понадобилось немало времени и ласк, чтобы раскрепостить её. Но зато и результат был просто ошеломляющим.
Настало утро. То самое, которое хотелось максимально отдалить. Будильник пропиликал в свои любимые восемь утра. Я прервал его мелодичную трель и в одних трусах прошёл на кухню. Выкурил первую сигарету, заваривая кофе, и сразу же схватился за вторую. Чашка согрела озябшие вдруг ладони. Мария (теперь уде, конечно, Маша) подошла ко мне, когда я с ненавистью тушил окурок. Черт, я-то был уверен, что она проспит ещё хотя бы пару часов. Мне нужно было набраться сил, подобрать слова и войти в роль, которую я буду играть этим утром. А она не дала мне такой возможности. Вот поэтому я и молчал, глядя снизу вверх в её невозможно лучистые глаза. Потом так же молча принес ей чистое полотенце и зубную щетку. Она также молча кивнула и скрылась за дверью душа. Чтобы чем-то заполнить пустоту, я позвонил в ресторан и заказал завтрак. Чересчур обильный для нас двоих.
Из душа она вышла еще более прекрасной и влекущей, чем вчера вечером.
- Дай, пожалуйста, фен, - почему-то шепотом попросила Маша.
- Нету. Чего-чего, а фена нет, - улыбнувшись, ответил я, проведя ладонью по своим коротко подстриженным волосам. Она молча кивнула, словно ожидала такого ответа, и принялась расчесывать волосы перед зеркалом. Я молча прошел в душ. И выскользнул из-за спасительной двери ванной комнаты только когда в дверь позвонил курьер из ресторана.
Ели мы также в молчании. И вообще, у меня сложилось впечатление, что если бы не утренний холод и сырые волосы, Маша не стала бы дожидаться моего появления из ванной. Хотя, может быть, я и не прав. Стараясь не встречаться с ней глазами, я вытащил очередную сигарету из пачки, когда мелодией Морриконе спасительно залился мой телефон. Я ответил на звонок, выслушал какую-то несусветную чушь от своего приятеля и сказал невпопад: «ОК, через часа буду». Добавил, повернувшись к женщине: «Мне нужно срочно ехать. Дождись меня, пожалуйста».
- Нет, мне тоже пора. У меня же маленький сын. Ты довези меня дома, если успеешь. – Я молча кивнул и пошел одеваться. Ощущение свежести белой рубашки всегда бодрило меня и поднимало настроение. Вообще, я, как Нарцисс, часто любуюсь собой в зеркало. Вот и сегодня я неторопливо застегнул пуговицы, долго подбирал галстук, надел чистые блестящие туфли. Вот так. Костюм бодрил и настраивал на боевой лад, как солдата форма. Машина, слегка превышая скорость, везла нас по уже знакомому адресу.
Стараясь доигрывать роль до конца, я обошел автомобиль и открыл дверцу, помогая женщине выйти, отметив про себя, как ей идет белый цвет. Хотя…
- Звони, - как при нашей первой встрече, тихо сказала она и ушла. Я опустился на черную кожу АУДИ и включил свою любимую Мару. За рулем лучше думается, поэтому я аккуратно, словно капельку, влил большой автомобиль в плотный поток других машин. Моя машина вела себя покорно и капельку устало, но ревности в ней уже не было. Она, видимо, знала, что эту женщину мы больше не увидим.