1.
Призрачна осень, грустна, как весна,
и длятся улицы ее во днях, как реки.
Былинно-веще блещет седина,
восторг тоски взрывая в человеке.
И человек той осенью живёт.
Какой закон
незримо движет им
в ненастье паденья и мгле?
Слышишь ли окрик из прошлого:
«Никон, меня в земляной тюрьме
пятнадцать лет ожидание казни корёжило,
но, всё одно, ты не вышел рожею,
чтоб нарушать Имя Сына Божьяго».
Там, в закат розовый,
везли уже боярыню Морозову,
а по скотскому выгону грязного Пустозёрска
стрельцы нетрезвые криком «ну!»
гнали и гнули толпу.
Было бедно, мерзко и скользко.
Холод пощипывал щёки – остёр,
Бабы, причитая, в платочки плакали,
и шёл Аввакум, кандалами брякая,
в дырявых лаптях на костёр.
В полнеба ныли колокола вселенского раскола,
а с подгоравшего кола – ни крика боли, ни укора.
Старик, подобие карающего командора,
крестил двуперсто из пламени лап:
только бы Русь уцелела, только смогла б!
2.
Лазерной осью
лайнер над осенью
с упорством осиным
сквозь синь керосинил -
один среди облачных льдин...
3.
Сошлось всё во взгляде и вздохе одном –
покой, и простор, и безлюдье. Кругом –
берёзы узор, невесомым пером
рисуемый осенью на голубом –
ознобно-холодном, печальном, глубоком.
Молчанье течёт по промёрзшим дорогам,
да вкус сожаленья о разном, о многом –
потерянном
и
дорогом.